Роковая женщина - Кэрол Нелсон Дуглас Страница 2

О, какой из него получился бы трогательный партнер в танцевальном зале! Правда, сомневаюсь, что этот современный Икабод [5]когда-нибудь достаточно расхрабрится для танцев.

Ладно, хватит мечтать. Таковы издержки профессии. Мне следует неустанно вести наблюдение.

Следующий вздох громче, протяжнее, он почти нечеловеческий.

Я подозреваю, что это какое-то устройство. Может быть, воздуходувные мехи?

Что бы это ни было, оно производит почти сверхъестественный, вибрирующий звук. Конечно, все мы знаем, что шотландцы использовали волынку для устрашения своих врагов в окутанных туманом горных долинах. А некоторые туземцы Австралии извлекают из дудочек заунывные, совершенно неземные звуки. И даже швейцарские горцы в своих забавных кожаных штанах, похожие на персонажей комической оперы, умеют издавать звуки, порождающие причудливое эхо на альпийских лугах.

Существует масса способов дурачить людей в любых краях. И меня не удастся впечатлить какими-то там вздохами!

Однако последний вздох перешел в стон, и контральто сменилось басом профундо.

Я чувствую, как стол под моими руками начинает трястись.

Весьма эффектно!

И снова слышится заунывный звук. Теперь пол у нас под ногами вибрирует, как большой барабан в оркестре.

Рука соседки слева дергается от удивления. Справа все тихо, хотя пожатие становится крепче и адамово яблоко на минуту замирает.

Вот это да! Раздается негромкое завывание на высокой ноте. Думаю, на этот раз заиграла флейта. Скоро во мрак нашей «гробницы» должен просочиться свет, чтобы продемонстрировать медную трубочку, парящую в воздухе. Подразумевается, что на флейте играют невидимые губы и в нее дуют мертвые легкие. Интересно, задумывался ли кто-нибудь из тех, кто посещает спиритические сеансы, почему воскресшие мертвецы непременно хотят играть в оркестре? И как они выглядят на самом деле?

Гниющая, разлагающаяся плоть и все такое?

Людям моей профессии приписывают избыток воображения, и, возможно, тут есть своя правда. Но я предпочитаю иметь избыток, а не недостаток чего бы то ни было. Мне дают понять, что это один из моих величайших изъянов, но лично я считаю это достоинством. Именно благодаря этому качеству имя Нелли Блай перекочевало из Питтсбурга в Нью-Йорк. Я не ограничилась дамскими новостями, а исследовала такие серьезные темы, как детский труд и плачевная доля молодых работниц.

Мне все труднее удерживать коленями орудия труда. Я начинаю чувствовать уважение к фокусам медиумов, особенно к тем, что вытворяли со своими суставами знаменитые сестры Фокс. Полагаю, тут требуются терпение, упорство и практика. Увы, я не могу похвалиться подобным.

Итак, продолжим наблюдение за шоу.

Хрясь!

Руки у нас судорожно дергаются от ужаса.

Похоже, треснул сустав плеча – но не у женщины-медиума, а у какой-то спеленатой мумии. Или подломились толстые ножки стола.

Затем снова послышались погребальные звуки флейты.

Все мы замерли в темноте.

И тут столешница начала подниматься. Наши соединенные руки тоже поднимаются – нелепая пародия на танец вокруг Майского дерева [6].

Вскоре наши запястья оказываются на уровне плеч, и моя соседка слева тихонько стонет, как привидение. Или как испуганная женщина.

Лично меня не так легко устрашить, да и пугаться мне некогда. Как только у меня поднялись руки, тотчас разжались колени. Сейчас блокнот и карандаш упадут на пол.

К счастью, под ногами мягкий толстый ковер (интересно, для чего именно он понадобился?), и меня не выдадут орудия моего ремесла.

А-а-а-ах.

Какой пронзительный стон! Непохоже, что это человек или какой-то механизм – скорее нечто среднее. Неужели какая-то дешевая свистулька способна издать такой причудливый, ни на что не похожий звук?

Я неблагодарный зритель. Девушку, которая, будучи невинной, сумела притворяться шлюхой и проникнуть в парижский бордель, невозможно провести. Скорее уж она проведет других.

Я улыбаюсь во мраке, думая о тех, кто знает мой секрет… и кто не знает.

А-а-а-ах.

Это уже становится предсказуемым.

Но затем танцующая флейта начинает раскачиваться и скулить. Газовые лампы на стене наливаются светом, таким слабым, словно утренняя заря касается горизонта розовыми кончиками пальцев…

Единственное, что я вижу, – бледная маска во мраке… Это лицо медиума, светящийся овал, подобный маске древнегреческой трагедии или комедии.

Каким-то образом свет (каков бы ни был его источник) выбелил ее кожу, и черты лица кажутся черными дырами в пергаменте.

Ее глаза напоминают черные как смоль маслины, рот – словно перезрелая темная слива, которая лопается, образуя идеальное «О».

А из этого рта… выплывает облако, похожее на дыхание, когда оно становится видимым на морозе. Змея из дыма и тумана, бесконечная и отвратительная…

Я вижу субстанцию духов, которая называется эктоплазма.

Да, я вижу ее. Но каким образом?

Я чувствую, как руки соседей охватили мои, подобно наручникам, которые не разжать. Эктоплазма – или ее видимость – покачивается, как кобра на египетском рынке, завороженная дудочкой, ни на секунду не останавливаясь.

Довольно!

Я не отнимаю рук и не отвожу глаз, но стараюсь не поддаться детскому желанию верить увиденному. Судья мертв. Я взрослая женщина. И обманывать буду я, а не меня.

Колени разжались, и мои драгоценные карандаш с блокнотом беззвучно соскользнули на ковер.

Мой взгляд прикован к флейте, вокруг которой извивается эктоплазма, как плющ вокруг шпалеры.

Лицо медиума, подобное маске, по-прежнему плывет в темноте.

– Я слышу усопшую, – произносит она нараспев. У нее такой же механический голос, как у «говорящих машин» Эдисона. – Она вернулась! Изгой. Танцовщица среди почивших. Она никогда не умрет!

И тут я замечаю нечто странное. Эктоплазма возвращается обратно, как уто́к ткацкого станка, меняющий направление.

Она извивается, стремясь к своему источнику, и мягко закручивается в темноте под лицом-маской, вокруг невидимой шеи.

Потом эктоплазма сжимает кольца, как змея. Это уже не кобра, а боа-констриктор, созданный из перьев и тумана.

Она крутится и затягивается, крутится и затягивается…