Гарсоньерка - Элен Гремийон Страница 2

Не смотрите на меня так, я прекрасно понимаю, о чем вы думаете, да-да, по глазам вижу, не спорьте, вы смотрите на меня с упреком, я вас знаю, но давайте начистоту: я сделал все возможное для того, чтобы вызвать сопротивление Лисандры, и когда мне хочется себя успокоить, убедить в том, что действовал правильно, – иногда ведь необходима уверенность в том, что действовал правильно, пусть даже это минутная потребность… так вот, в подобные минуты я обычно говорю себе, что если и был грубоват в день нашей первой встречи, все дело в том, что мне бессознательно хотелось ее прогнать, помешав тем самым вступить со мной в официальные отношения, потому что, по известным вам этическим мотивам, это воспрепятствовало бы какой бы то ни было близости. Так что давайте начистоту: когда я отправился на поиски Лисандры, я искал не пациентку, я искал женщину, настаиваю на этом! – и никогда и ни в малейшей степени не чувствовал себя виновным в предательстве по отношению к моей профессии. Вот как было дело: безутешная, заплаканная Лисандра остановилась у двери моего кабинета, она увидела табличку с моим именем и профессией, проходя мимо; она не записывалась заранее, это не был настоящий сеанс, я не взял с нее денег, да, это не стало сеансом, зато стало самым ошеломляющим мгновением моей жизни… вы не верите, что два человека могут сразу узнать друг друга? странно, я-то думал, что верите.

Я старался представить себе, как выглядит Лисандра, когда танцует. Ее длинные гладкие темные волосы забраны в узел – смог бы я узнать ее со спины? Нет, я бы ее не узнал, я еще не освоился с ней настолько, чтобы узнавать со спины, и потому выжидал, чтобы одна из танцующих повернулась ко мне или чтобы передо мной мелькнул ее профиль, и тогда спрашивал: «Знаете ли вы Лисандру?», «Нет ли здесь Лисандры?», «Приходит ли сюда танцевать Лисандра?» Я мог бы не узнать ее и тогда, когда нашел: та молодая женщина, что сидела передо мной, втянув голову в плечи, тремя днями раньше, исчезла, передо мной двигалась совсем другая, с крепким, гордым, властным, легким в движениях, а главное – таким раскрепощенным телом, у нее была такая великолепная, прямо-таки балетная шея, недоверчивость и нерешительность растаяли бесследно, даже от горя не осталось и следа, танцуя, она выглядела такой уверенной в себе… и меня поразило исходившее от нее ощущение беспредельной свободы – куда только подевалась рабская влюбленная покорность, воплощением которой она явилась мне несколько дней назад? Сейчас она танцевала не для других, она танцевала только для себя, она была «душой танго», знаю, это звучит слащаво, но именно так я подумал о Лисандре, когда она оказалась передо мной.

– Что вы здесь делаете?

Лисандра ни разу не усомнилась в том, что заново нас «свел случай», и это казалось ей настолько значащим, что я и не пытался ее разубедить, наша встреча не показалась бы ей чудом, знай она, какое я проявил упорство, ее разыскивая. Вот такой была Лисандра, реальности она предпочитала сюрреалъностъ, и всякий раз, когда она восторженно изумлялась тому, что мы снова встретились, я не возражал. Она никогда не подвергала сомнению то, что дарил случай, случай ее вел и был ей порукой… все, кто в себе не уверен, цепляются за этот несчастный знак! Мы вместе поужинали, потом продолжали видеться, а потом решили больше не расставаться, и очень скоро, 8 декабря 1980 года, поженились. Я любил эту женщину, у меня и в мыслях не было, что кто-то способен причинить ей зло, она не была создана для грязи; для трагедии – возможно, только не для грязи… она была такой хрупкой, Лисандра, но я не думал, что мне придется говорить о ней в прошедшем времени…

Снова стучат в дверь. Ева Мария не отвечает. Дверь открывается. На пороге стоит Эстебан:

– Прости, если помешал, мама, ужинать будешь?

Ева Мария не оборачивается:

– Мне не хочется есть.

– Что ты делаешь?

– Ничего. Работаю.

– Ты теперь берешь работу на дом?

Ева Мария молчит. Эстебан все еще стоит в дверях.

– Ну ладно. Тогда я пошел ужинать?

– Да, иди ужинай.

Эстебан запускает руку в волосы, откидывает их сбоку, приглаживает сзади. Выходит. Закрывает за собой дверь. Ева Мария отпивает глоток вина.

…Когда я вернулся домой, дверь в квартиру была нараспашку, сквозило чудовищно, в гостиной очень громко играла музыка и царил такой беспорядок, какой бывает после драки, – кресла опрокинуты, лампа на полу. Тянуло холодом, я заметил распахнутое окно и сразу понял: что-то случилось. Лисандра такая мерзлячка, она даже в самую страшную жару всегда спала под одеялом, говорила, что не может уснуть, не ощущая тяжести ткани, да еще ей необходимо было прижаться ко мне, она не переносила прикосновения воздуха, дуновения воздуха, даже когда совсем не дуло. Закрыв окно, я стал повсюду ее искать, метался из кухни в спальню, из спальни в ванную и только потом, убедившись, что ее нигде нет, вернулся назад – и понял то, что так боялся понять. Я перешагнул через лужу воды с осколками разбитой вазы, тут же услышал пронзительный вопль с улицы и снова открыл окно, но выглянуть решился не сразу. Лисандра была там, внизу, распростертая на земле. Она лежала на спине, повернув голову в сторону, не видно было, дышит или нет. Над ней склонилась юная влюбленная пара, они держались за руки, я заорал, что ее нельзя трогать, нельзя сдвигать с места, и сбежал по лестнице, влюбленные попятились, разняли руки, они дотрагивались до нее? Лоб у Лисандры был ледяным, глаза открытые, припухшие, изо рта текла струйка крови, я не убивал ее, я никогда не смог бы ее убить, вы должны мне верить, Ева Мария.

Ева Мария съежилась на стуле, налила себе еще стакан вина. Витторио все ей рассказал. В мельчайших подробностях. Он и опомниться не успел, как приехала полиция, они очень быстро приехали, наверное, их вызвал кто-то из соседей, во всех окнах горел свет, он снова поднялся в квартиру вместе с полицейскими, они сказали, что ему надо ехать с ними в участок, а другие, оставшиеся внизу, тем временем оцепили место происшествия. Полицейские хотели взять у него показания, «надо поторопиться, нередко именно то, что расследование начато без промедления, позволяет найти убийц, мы надолго вас не задержим», он не сообразил потребовать адвоката, но разве может человек мгновенно переключиться с шока и ужаса на предельную бдительность, он, во всяком случае, на такое не способен, и потом, ему не в чем было себя упрекнуть, так что и в голову не могло прийти, что его ждет. В участке у него забрали документы и отвели в маленькую комнатку, чтобы допросить, а потом в другую комнатку, еще меньше той, «подождите здесь, сейчас оформят протокол, как только подпишете – вас отпустят, а пока выпейте чашечку кофе», он успел выпить три, он очень устал, свет в комнате был мучительно яркий и белый, стенные часы остановились, он не имел ни малейшего понятия, который час, у него страшно болела голова, ему казалось, что все это тянется очень долго, но с непривычки он ничего не соображал и потому не пытался думать, наконец они вернулись, теперь их стало больше, они хотели задать ему еще несколько вопросов. И вот тогда все обернулось совсем плохо.