Крест Иоанна Кронштадтского - Юлия Алейникова Страница 2

Глава 1

– Ты глянь, Михалыч, опять заклинило. Дай-ка топор, подковырну, – обернулся к товарищу крупный краснолицый детина неопределенных лет, в валенках с галошами и заляпанном мятом халате поверх телогрейки. – Ты гляди, как ее за два дня заколдобило, надо бы мастера вызвать, пущай поправит, а то скоро вообще в погреб не попадем.

Мясник Семен Степанович с грохотом откинул старую, обитую войлоком и дерматином дверь ледника. Потянуло холодом, запахом плесени и гнили.

– Еле сдюжил. Держи топор, – Семен Степанович протянул сторожу топор и, щелкнув выключателем, полез в ледник за тушами. До открытия магазина был еще час, надо было вытащить и порубить хотя бы две туши, а то эта тумба, Варвара, опять разорется, что он ничего не делает и что его гнать пора, а покидать такое теплое и сытое местечко Семену Степановичу категорически не хотелось.

Пригнув голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, он спустился в слабо освещенный подвал, потянулся к ближайшей туше, и уже кряхтя и тихо матерясь по привычке, собрался снять ее с крюка, когда какая-то странность привлекла его внимание. Слева на полу растеклась темная густая лужа и по неровностям пола тонким бликующим ручейком добралась почти до его галош.

– От елки, это еще что? – Семен Степанович, пригнувшись, осмотрел лужу, потом пролез между свиными и телячьими тушами и не спеша поднял голову. – Мать честная! – закрестился он размашисто, испуганно хлопая глазами. – Михалыч! – заорал он заполошным, не подходящим такому крупному и солидному мужику голосом. – Милицию зови, бабу тут убили!

– Итак, это вы нашли тело? – потирая желтоватые впалые щеки, спросил милиционер, видно, главный в бригаде – остальные бегали по подвалу, по магазину, по двору, а этот сидел у заведующей в кабинете. Горшки с цветами с подоконника сгреб и по-хозяйски окно открыл на двор. Да и то сказать – жара такая, ежели б не в ледник ходить, так и валенки не нужны, да нельзя без них, ревматизм замучил.

– Как вы его нашли, рассказывайте, – кивнул милиционер, а может, и следователь, Семену Степановичу, и тот, заикаясь и дергая полы замусоленного халата, начал:

– Пришел я сегодня пораньше, чтоб мясо нарубить, Михалыч, сторож наш, мне открыл. Он завсегда на посту, всегда сам открывает, – потея от страха и от неуверенности, говорил Семен Степанович. – Надел телогрейку, халат и пошел, а там дверь в подвал опять заколдобило. Распухла, значит, она от сырости, дергал я, дергал, потом уж топором подковырнул.

– А что, дверь в подвал у вас на замок не закрывается? – поднял голову от бумаг следователь.

– Не-а, а зачем? Магазин закрыт, Михалыч всегда на месте, чего ее запирать? Да она и так заколдобила, без топора не откроешь, – занервничал Семен Степанович, ощущая в вопросах следователя не вполне ясную угрозу.

– Про топор я уже слышал. Откуда он, кстати? Чей? – глядя исподлобья на мясника, спросил капитан Кочергин.

Мясник ему не нравился. Впрочем, ему вообще никто не нравился. И в силу характера, и в силу здоровья.

С детства Павла Евграфовича отличала удивительная черта – он, как никто другой, умел оценивать людей при первой же встрече, с первого взгляда. Как? А бог его знает. По мелочам, наверное, по незначительным черточкам. И различал он в людях только плохое. Другое не умел. Вот, например, оценить при встрече, какой у человека характер, или темперамент, или происхождение – он не мог, а сказать, что тот подлец и враль – это пожалуйста. Или, например, объяснить, зачем майор Порошкин врет, что у него жена пельмени готовит «пальчики оближешь» и, вообще, хозяйка первостатейная, он не мог, а что Порошкин – подлая душа и стукач, видел невооруженным глазом, причем разглядел это в первый же день, когда Порошкин у них в отделе появился. И так всю жизнь.

Из-за этой вот самой черты и друзей у капитана было мало, и холостым он живет. Хотя по молодости был женат на хорошенькой хохотушке Леночке Воробьёвой из соседнего двора. Влюбился страшно, свадьбу сыграли, родители его им угол в комнате отгородили, и вроде сперва все хорошо шло, но как-то не сложилось. Как, почему? Поди разберись! Кочергин вздохнул, еще раз потер щеки и, отогнав воспоминания, взглянул на небритого неопрятного мясника, мнущегося перед ним в своих валенках.

Мясник был мелким жуликом, ленивым, пьющим, но на убийство не способным. Впрочем, как и сторож, «герой Гражданской войны». Куйбышев ему, видите ли, лично отрез на портянки подарил. Продрых, пьяная морда, все на свете, а Кочергину выясняй теперь, откуда в подвале труп взялся.

– Так откуда топор?

– Так это магазинный… Мы им дрова зимой колем, чтобы печку в подсобке топить. Холодно зимой-то, – нервничая еще больше, пояснил Семен Степанович. Не иначе, судорожно соображал, припомнят ему предвоенную ревизию или нет.

– Та-ак. Открыли, значит, дверь, – все так же потирая желтые худые щеки, бесцветным голосом продолжил следователь. – Дальше.

– Дальше? – озабоченно переспросил Семен Степанович, как завороженный рассматривая планку следовательских наград на груди. – А дальше я тушу свиную снять хотел с крюка, смотрю, лужа какая-то подозрительная. Заглянул туды, а там баба на крюке вместо туши висит, и живот распоротый. – Тут Семен Степанович не удержался и снова размашисто перекрестился, как тогда в подвале.

Зрелище было просто жуткое, Семена Степановича до сих пор передергивало, несмотря на многолетний опыт работы. До войны он еще и на бойне подвизался, но чтоб человека вот так вот, не-ет, такого изуверства он еще не видал. Они даже тяпнули с Михалычем по чуть-чуть, пока милицию ждали, да еще и молоденькому милиционеру плеснули, который на их вопли с проспекта примчался. Его, бедолагу, едва не вывернуло, когда он в подвал сунулся, до сих пор бледный на улице обретается.

Женщина та совсем голая висела, молодая еще, красивая, наверное, а крюк у самой шеи из-под ключицы торчал, и живот был распорот, а оттуда все потроха наружу. Жуть, одним словом.

– Вы, – следователь пошуршал листочками на столе и по слогам закончил: – Феопрепия Михайловича Ваничкина давно знаете?

– Кого, простите? – озадачился Семен Степанович, даже на минутку бояться перестал.

– Сторожа вашего, – пояснил следователь недовольно, зыркая на Семена Степановича сердитым взглядом.

– Ах, Михалыча? Да уж, почитай, четыре года, как в магазин устроился в сорок седьмом, так и знаю.

– И что сказать можете?

– Да что ж тут скажешь? Человек хороший, положительный, а что пьет, говорят, так то в выходной или там по праздникам, как все, – солидно проговорил Семен Степанович, стараясь не дышать на следователя вчерашним перегаром и страшно жалея, что с утра побриться поленился, посчитал, и так сойдет, а теперь, пожалуй, и его за неблагонадежного выпивоху примут.

– Так, ладно. Еще что-нибудь сказать имеете? – хмуро глядя на Семена Степановича, спросил следователь.

– Никак нет, – коротко по-военному ответил тот и поспешно стал пятиться к выходу. А потом, замешкавшись в дверях и взглянув в желтушное лицо следователя, зачем-то брякнул: – Вам бы настой одуванчика попить, свекрови покойнице помогало. – И он шмыгнул за дверь, не дожидаясь ответа удивленного следователя…