Счастье по собственному желанию - Галина Владимировна Романова Страница 2

Она пришла первой. Она всегда так приходила. Она же была одна, без семьи. Остальные подтягивались ровно к восьми.

Сначала вбегала запыхавшаяся Танечка Савельева. Жена Тимохи Савельева – бывшего приятеля Любы. Почему бывшего? Да потому что Таня не разделяла современных взглядов на предмет дружбы между мужчиной и женщиной. Не разделяла и всячески этой дружбе препятствовала. Нервничала, изводила Любу своим нытьем, а то еще и ревновать принималась, что было много хуже.

Потом являлся их любимый Михаил Эдуардович. Тяжелой неторопливой походкой он проходил в свой угол. Потом долго и натужно кашлял и в ответ на болезненный вздох Любы упрямо лез за «беломориной».

Сестры Колядовы, Оля и Маша, такие же пенсионерки, как и начальник, входили следом за Михаилом Эдуардовичем с интервалом в секунду. Обе маленькие, беленькие, морщинистые и смешливые. Шумно входили. Шумно располагались за столами и шумно начинали рабочий день с каких-нибудь городских скандалов, сплетен или цитирования некрологов.

А уж в начале девятого являлся и Витюша Глыбин.

Чудо чудное, называла его Люба за глаза и втайне ото всех тихонечко презирала. По ее понятиям, на земле было место разным мужчинам: порядочным, подлым, сильным, слабым, красивым и нет, но таким нелепым, как Витюша…

Такие мужчины не имели права родиться и не имели права на существование, по ее тайным соображениям. В них было слишком много всего в минусе, слишком.

Мелочный, некрасивый, неопрятный, суетливый, завистливый, неумный и в то же время заносчивый. Витюша производил на нее очень угнетающее впечатление. И еще угнетало ее то, что с некоторых пор сестры Колядовы взяли за правило шумно обсуждать возможность их союза – ее и Витюшиного.

– А что, Любаша! Ты у нас женщина разведенная, пока никем не востребованная. Витенька тоже холост. Почему бы вам, так сказать… Витюша, а ты пригласи Любочку на медленный, пригласи… Ой, Витюша, а твое место подле Любочки… Что же это ты, Любочка, за Витюшей совсем не ухаживаешь? У него же тарелка совсем пустая…

Люба в такие моменты заводилась с пол-оборота, но искусно изображала вежливое внимание. Грубить в их коллективе было не принято. Начальник при этом смотрел на Любу с жалостливым пониманием. Танечка с тайным торжеством. Сестры оценивающе. А Витюша вовсю пускал слюни.

Интересно, в чем он сегодня явится на работу? Вчера всем объявили, что их будут представлять свалившемуся на их головы олигарху, и слезно просили одеться поприличнее. Из всех приличных вещей у Глыбина имелась рубашка в мелкую полоску. Он всегда надевал ее по праздникам. Рубашку в полоску и галстук с готовым узлом, что постоянно съезжал у него к уху. В рубашке Витюша прийти не мог, так как был в ней вчера и по неосторожности уронил повидло из пончика на самое видное место. Может, успел постирать и высушить…

Медленно тасуя пустые никчемные мысли, Люба сняла с себя куртку, повесила ее в шкаф на плечики. Вытряхнула из пакета туфли и переобулась. Косынку она успела стянуть еще на лестнице. Включила компьютер и лишь тогда подошла к зеркалу и придирчиво себя оглядела.

Господи! Едва не застонала она вслух. И на что она смеет надеяться?!

Рост? Роста никакого. Метр шестьдесят пять – это не Рост, по теперешним понятиям. Рядом с олигархами всегда те, кто хоть на десять сантиметров выше ее.

Ноги? Ноги, как руки, а руки, как грабли, всегда любил повторять Серега. Специально, гадил, конечно, но могли бы быть и чуть длиннее. Что опять-таки минус при ее надеждах на заезжего олигарха. Придумала же тоже!..

Грудь… Люба ухватила блузку сзади и чуть натянула. Так вот было вроде и ничего. А не натягивая… совсем вроде ничего, почти не угадывалась.

Одно утешение, что хоть портрет лица удался.

«Мордаха, – говаривал Серега, – У тебя, Любань, что надо! Знойная мордаха!»

Что подразумевалось под знойной, для нее до сих пор оставалось загадкой.

Высокие скулы, большой пухлый рот, черные глаза с намеком на восточные корни. Шевелюра, кстати, тоже на это намекала. Таких черных волос на их этаже не было больше ни у кого. В самые гнусные дни их супружества, муженек из-за этого называл ее вороной. Она обижалась, конечно. И однажды, в отместку, взяла и осветлилась. Получилось ужасно. Волосы и не думали уступать химикатам своего природного преимущества и высветлились лишь до соломенного оттенка. Серега тут же окрестил ее клоуном и измывался до тех пор, пока волосы не отросли и не вернули себе первозданный цвет…

Люба осторожно прикрыла дверцу шкафа и села за свой стол. Увиденное в зеркале пусть и не особо ее расстроило, но и не очень воодушевило. Вывод сделан – надежд никаких. Сейчас начнет подтягиваться народ. Пора было приступать к работе.

– Привет. Как дела? О! Новая блузка! Дорогая? Тебе идет. Хотя я бы такой цвет не купила. Слишком как-то уж претенциозно… – На ходу стягивая с себя легкий плащ, переобуваясь в туфли и попутно включая электрическую мешалку, Танечка Савельева без устали ее рассматривала и с удовольствием критиковала. – И чего ты на такой сочной зелени остановилась? Нужно было что-нибудь пастельное, нежное. Ты же черная вся! Глаза черные, волосы, кожа… Нет, эта зелень, слишком грубо…

Савельева проговорила до самого прихода Михаила Эдуардовича. И договорилась до того, что Люба уже была готова снять с себя блузку и натянуть свой белый халат в мелкую дырочку, такой привычный и не раздражающий глаз коллегам.

Но в отличие от Тани, остальные были более лояльны и либо не заметили ее обновки, либо одобрительно кивнули. Витюша явился в своей полосатой рубашке. Пятно от повидла он усердно замывал с вечера, и оно теперь угадывалось контрастным ореолом, начинающимся от подмышки и заканчивающимся рядом пуговиц в засохшей мыльной пене.

– Приехал, нет? – спросила Колядова Ольга Ивановна.

Никто не спросил: кто. Все и так знали, кого она имела в виду.

– Не знаю, – первой начала Люба.

– Не видел, – качнул мудрой седой головой из своего угла Симанов.

– Приехал, – вдруг удивил всех Глыбин своей осведомленностью. – Сказали, вызывать не станут. Будут ходить по отделам, знакомиться.

– Опп-па! А как же день рождения? – воскликнула Таня.

По традиции до обеда они затягивали с поздравлениями, никогда с утра не распыляясь. Ближе к одиннадцати начинали двигать столы, расставлять стулья, греметь посудой. А где-то минут за десять-пятнадцать уже и рассаживались. Тут и начинались и поздравления, и цветы, и вручение подарков, а то и стихотворные посвящения. А теперь что же?! Как же они раньше положенного обеденного времени начнут суетиться, если высочайшее начальство станет ходить по кабинетам?..

В размышлениях они промучались вплоть до обеда, не зная, как поступить. Жутко затянули с приготовлениями, издергались и решили все же начинать. Первые тосты произносили, косясь на стеклянные двери в кабинет. Потом осмелели, заговорили громче, а уж после того, как диктор по радио оповестил о том, что в Москве полдень, закрыли дверь на замок и загалдели вовсю.