Предпоследний герой - Анна и Сергей Литвиновы Страница 2

– Езус Мария, – прошептал он.

– Надо вызывать полицию. И врачей, – проговорил Блажей. – Не знает ли пан, где здесь поблизости есть телефон?

– Телефон есть на заправке. Отсюда три километра, – ответил шофер грузовичка. – Да только врачи, наверно, уже вряд ли помогут пану. – Водитель кивнул в сторону горящей машины. – Мир праху его.

– Может, это пан, а может, и герр, – пожал плечами архитектор. И пояснил: – На машине восточногерманские номера.

– Да это уже все равно, – философски заметил водитель грузовичка. – Теперь парень уже на небесах. А там по нациям не разбирают.

Весна 1990 года. Москва, СССР

Настя стояла у зеркала в коридоре и улыбалась.

Какое это, оказывается, счастье: улыбаться себе – просто так. И не горевать, что любимая кофточка истончилась и вылиняла, а обои в квартире обвисли, и потолок вздулся страшными пузырями. Ну и ладно, пусть кругом полно проблем. А ей – все равно весело. Весело – без всякого повода.

В коридор выскочил Сенька. Спросил мимоходом:

– На себя любуешься?

– Вот еще! – фыркнула Настя.

Хотя ее отражение заверяло: выглядит она очень даже неплохо. Модный цвет, в который Настя выкрасила волосы (кажется, он назывался «морозный каштан»), ей очень идет. И новые тени, серебристые, как холодный закат, – тоже. И россыпь веснушек – появились уже, красавицы! – ее совсем не портит. А главное, что на душе легко и бесшабашно. Как у неразумного детсадовца после двух порций мороженого. Так и хочется взвыть популярное: «Лайф! Лайф из лайф!» И изобразить перед зеркалом эффектный пируэт.

Приближение весны на нее, что ли, так действует?!

На термометре, правда, пока твердый минус, и сугробов кругом полно. Но небо уже высокое, и солнце смотрит все уверенней и обещает, что совсем скоро оно запалит в полную мощь, растопит снега, высушит грязь и сметет наконец с лиц горожан это дурацкое выражение: смесь озабоченности и тревоги.

Насте страшно надоело, что все кругом такие хмурые… Даже улыбнуться на улице или в метро боишься – как бы за дурочку не приняли.

Но неужели они, все эти люди, не чувствуют, что скоро – наступит весна? И можно будет закинуть на антресоли кургузые шубы, выпрыгнуть из тяжелых сапог, и гулять по одевшимся в нежную зелень бульварам, и вдыхать терпкий запах сирени, и целоваться на едва подсохших лавочках…

Настя вот, в отличие от прочего московского населения, радуется весне. Ждет ее, предвкушает. Загодя примеряет перед зеркалом короткие юбки, тренируется в нанесении весеннего макияжа…

А Сенька, любимый циничный муж, над ней посмеивается:

– Какая весна? Февраль на дворе!

– Нет, пришла уже, пришла! – горячо возражала Настя. – Раз ты мне цветы принес – значит, все, наступила!

Николенька, любимый сынок, тоже безоговорочно встает на мамину сторону. Заявляет солидно:

– Конечно, весна – красна. Она пахнет! Весною!…

– Ну, раз сын говорит – весна, значит, точно весна, – соглашается Сеня, и Настя целует его глаза – синие, словно весеннее небо – и лохматит светло-солнечные волосы… И думает: «До чего ж я люблю тебя, дурачок!»

А Николенька – он всегда радовался, когда родители улыбались друг другу – болтается у их ног и обхватывает маму с папой в цепком объятии…

И Настя думает: «Как бы я жила без них обоих! Без сынули с его кучей „почему“ и без Сени – такого невоспитанного, циничного, провинциального… и самого лучшего в мире!»

Что бы с ней сталось, если б не они! Малыш давал ей любовь к жизни. А Сеня, муж невенчаный, – дарил просто любовь… И нет ей счастья без Сениных бровей-кустиков, глаз-солнышек и рук – таких крепких, что в их кольце можно пережить любую драму-катастрофу… И еще – решительно невозможно обходиться без постоянных Сенькиных цветов.

Кухонный стол в их квартирке вечно цвел то астрами, то гвоздиками, а то и дорогущими розами. Из Сениных рук даже нелюбимые мимозы принимались, словно райские орхидеи. И самое плохое настроение проходило, едва Настя взглядывала на цветы.

Вслух, правда, она ворчала:

– Сеня! Ну сколько можно! Бросаешь деньги на ветер… А Николай, между прочим, джинсы в лохмы изодрал. Опять придется ему брючки где-то доставать.

– Обойдется. Поставь заплатки, – беззаботно советовал Сеня.

А Настя думала: «Да уж, заплатками здесь не обойдешься. Да и твои, Сенька, джинсы годятся, откровенно говоря, только на тряпки. На работу в них ходить стыдно. А на новые фирменные нам не наскрести…»

Но она молчала. Подумаешь, денег мало! У кого их сейчас много? У кооператоров да рэкетиров!… А они с Сенькой – честные люди. Но им все равно грех жаловаться. И мясо с рынка в доме порой бывает, и фрукты, и шоколадки Николеньке. И квартирному хозяину они всегда в срок платят. Хотя, кто спорит, шубу хотелось бы… Только что же мечтать о несбыточном?

Сеня констатировал:

– Обычные трудности для молодой семьи. Сколько ни зарабатывай – любимая жена все равно на косметику промотает. Ты, наверно, у спекулянтов – самый любимый клиент.

Настя только хмыкала. Она и правда оставляла у «жучков» немалую часть семейного бюджета – ей ведь и тени нужны, и помада (под каждую кофточку желательно свою), и «морозный каштан» для волос. А в магазинных парфюмерных отделах – голяк и затишье, один зубной порошок в картонных коробках да духи «Красная Москва».

– Я когда в школе училась, иногда даже верила, что коммунизм будет, – вздыхала она. – И мечтала: вот красота! Прихожу в магазин и набираю – по потребности. И шоколадок, и джинсы, и ананасового компота…

– Не-е, коммунизма уже точно не будет, – заверял Сеня. – Какой теперь коммунизм!

Подростки во дворе всеми вечерами голосили под гитару песни Цоя: «Пе-ре-мен! Мы ждем перемен!»

Но пусть ждалось перемен и жилось непросто – Настиного хорошего настроения все равно не испортить. Особенно когда солнце пригревает все теплее, и пахнет мартом, и на носу у малыша Николеньки – как и у мамы! – нарисовались веснушки. К тому же Сенька ходил с загадочным видом – явно готовил сюрпризом что-то хорошее.

– Не иначе шубу мне купил. На Восьмое марта, – предполагала Настя.

– Нет! Нет! Мне констьюктёй! На день мужчин! – Прыгал Николенька.

– Эх, меркантильные вы. Оба, – вздыхал Сеня.

– Что такое «мекатильные»? – немедленно спрашивал сын.

– Значит, жадные, – пояснял Сеня.

– Нет! Я не жадный!! – вопил Николенька. – Я Аньке из садика машинку свою покатать давал!

– Нет-нет, Коленька, ты не жадный, – спешила успокоить его Настя. – Совсем не жадный.