Золотой песок - Полина Дашкова Страница 2

Она ударила в третий раз. Он весь превратился в комок боли.Не было ни рук, ни ног. Перед глазами заплясали звезды, громко запульсировалибарабанные перепонки. Так бывает при резких перепадах давления, когда самолетменяет высоту или проваливается в воздушные ямы. Все это длилось не большеминуты. Потом стало темно.

Он открыл глаза и обнаружил, что сидит на лавочке в школьномдворе и не может пошевелиться. Летческая синяя шинель была застегнута на всепуговицы. Форменный белый шарф аккуратно заправлен, на голове фуражка. Онотчетливо помнил, что перед тем, как войти в зал, расстегнул шинель, снялфуражку и держал ее в руке.

Егоров поднял руку, и показалось, что она весит не меньшепуда. Он зачерпнул горсть колючего грязного снега, протер лицо и скрипнулзубами от боли. Кожа на лице саднила, словно ее драли наждаком. Но этого немогло быть. Азиат только смотрел, не прикасался, даже не приблизился ни на шаг,всего лишь бровью повел. Злость и удивление помогли Егорову окончательно прийтив себя. Он сумел встать на ноги.

Здание школы оказалось запертым. В полуподвальныхзарешеченных окнах физкультурного зала было темно. Он обошел здание со всехсторон. Мертвая тишина. Ни души вокруг. Он догадался взглянуть на часы. Былаполночь.

Жена и дети мирно спали дома в своих кроватях. Он взглянул взеркало и обнаружил, что кожа на лице красная и воспаленная. Но на шее под ухомне было никакого следа, даже легкого синяка.

– А, Ванечка, ты уже вернулся? – сонным голосом спросилаОксана, когда он сел на кровать и провел рукой по ее волосам.

– Где вы были сегодня вечером?

– На занятиях, в группе. Ты же знаешь…

– Я приходил к вам. Вы не видели и не слышали меня. Вы тамвсе как будто оглохли и ослепли. Вы были как мертвые. Оксана, проснись наконец.Меня избили и вышвырнули оттуда, как котенка.

– Да что ты говоришь, милый мой, любимый, хороший… – неоткрывая глаз, она засмеялась совершенно чужим, грудным и глубоким русалочьимсмехом, притянула его к себе за шею, зажала ему рот своими мягкими теплымигубами и стала ловко расстегивать пуговицы его рубашки.

Егоров прожил с женой четырнадцать лет, он знал наизустькаждую складочку ее тела. Все ее движения, звук голоса, ритм дыхания были емузнакомы не хуже, чем свои собственные. Но сейчас его целовала в губы, снимала снего одежду совсем другая, незнакомая женщина.

Его Оксана, его тихая, застенчивая жена, которая стесняласьслишком бурного проявления чувств даже в самые отчаянные моменты близости,боялась разбудить детей, переживала, что скрипит кровать, превратилась вдруг вненасытную, бесстыдную, многоопытную фурию.

Где, когда, с кем успела этому научиться? У нее стали другиеруки, другое тело, другие губы. Даже запах изменился. Вместо привычного ароматаяблочного шампуня и легкой туалетной воды от ее кожи исходил приторный тяжелыйдух то ли розового масла, то ли мускатного ореха. Она бормотала и выкрикивалабезумные непристойности. Это была смесь густой матерщины и каких-то непонятныхслов, похожих на колдовские заклинания из детских сказок.

– Пробуждаются силы, которые раньше дремали, – спокойнообъяснила она утром, – разве тебе не понравилось?

– Кто тебя научил? – мрачно поинтересовался Егоров.

Она рассмеялась в ответ все тем же чужим, утробным,глуховатым смехом.

– Чтобы такому научиться, годы нужны. Нет, не годы,тысячелетия. Генная память. Особая энергетика, которая раскрывается только уизбранных, высших существ. Во мне проснулся лучезарный и свободный дух великойМайи.

– Какая такая Майа? Что ты плетешь, Оксана?

– Майа есть великая шакти, мать творения, содержащая в своемчреве изначальное яйцо, объемлющее всю Вселенную, совокупную духу великогоотца. Посредством вибрации танца жизни энергия Майи наполняет иллюзорнуюматерию…

Тоненький Океании голосок с неистребимым днепропетровскимакцентом старательно выводил эту соловьиную трель. Егоров не выдержал ишарахнул кулаком по столу.

– Хватит!

– Не кричи, Иван. И оставь в покое стол. Ты перебьешь всюпосуду. Послезавтра ты пойдешь с нами на занятия. А то у тебя, миленький,силенок-то маловато. Не заметил? – она подмигнула и опять засмеялась, какпьяная русалка.

– Вы больше туда не пойдете. Ни ты, ни дети.

– Неужели тебе ночью не понравилось? Ладно, давай повторим,чтобы ты понял, – она распахнула свой нейлоновый стеганый халатик, под которымничего не было, и пошла на него. Она часто, хрипло дышала, и вблизи еесумеречная улыбка показалась Егорову мертвым оскалом.

Прошло пять лет, а он так ясно помнил ту декабрьскую ночь итемное ледяное утро, словно прожил этот короткий временной отрезок не единожды,а сто раз. Именно тогда все и началось. Для него, во всяком случае. Для жены идетей все началось раньше.

Оксаны и Славика уже, вероятно, нет на свете. Федя уцелел,пережил клиническую смерть, успел испытать на себе все виды психиатрическоголечения, от аминазина и электрошока до гипноза. Врачи ничего не обещали,многозначительно хмурились, не могли договориться насчет точного диагноза.Егоров перестал их слушать. Он им больше не верил. Он держал Федю в больницетолько потому, что пока не имел возможности обеспечить мальчику надлежащий уходдома.

– Феденька, ты помнишь Синедольск? Мы летали туда, когда тыбыл совсем маленький. Бабушку помнишь?

Мальчик дернул головой, и Егорову на миг почудилось, что онкивает в ответ.

– Тебе как раз исполнилось три. Мы там отпраздновали твойдень рождения, вместе с бабушкой. Она тебе грузовик подарила, такой здоровый,что ты мог сам уместиться в кузове.

Федя застыл на миг, и опять Ивану Павловичу показалось, чтосын его слышит и понимает.

– Ты потерпи еще немного, сынок, скоро все будет хорошо, –он говорил, и пытался расцепить сплетенные кренделем ноги ребенка. – Я увезутебя отсюда, мы поселимся где-нибудь далеко, где чистый воздух, сосновый лес,речка с прозрачной водой. Ты будешь пить парное молоко, и постепенно тебестанет лучше.

Егоров каждый раз бормотал одни и те же слова про чистыйвоздух и парное молоко, каждый раз упорно пытался расцепить ноги мальчика,расслабить сведенные судорогой мышцы и боялся сделать ему больно, хотя знал,что боли Феденька не чувствует.

– Не надо, не мучайтесь, – услышал он за спиной голосдоктора и вздрогнул. Тот вошел совсем тихо и уже несколько минут молча стоял,наблюдал за его тщетными попытками.

– Только укол поможет, снимет судорогу. Сейчас придет сестраи уколет его. А вам пора. Всего доброго.