Тайна трех государей - Дмитрий Миропольский Страница 2

– Солидная вещь, – оценил он, расписался несколько раз там, где ему указали, и вернул ручку в пенал.

Проводив гостей, Одинцов снова бросил взгляд на часы – время пришло! – и набрал номер мобильного. «Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети», – сообщила ему безразличная механическая барышня. Ещё несколько звонков дали тот же результат.

– Варакса, – укоризненно сказал Одинцов, глядя на трубку, – ты решил теперь вообще не работать?

Варакса был старинным другом Одинцова, увлечённым рыбаком и вдобавок – преуспевающим владельцем сети станций автосервиса с лаконичным названием, состоявшим всего из двух цифр – 47. Пару дней назад Варакса умотал за корюшкой на Ладогу. А в головной мастерской сети «47» чинили машину Одинцова, поймавшую колесом открытый люк на заснеженной улице.

То ли укор подействовал, то ли хитрый Варакса всё же получал уведомления о вызовах, но вскоре со станции Одинцову позвонили с радостной вестью: машина готова, можно забирать.

Ползти вечером через пробки совсем не хотелось, и Одинцов решил поехать в мастерскую прямо сейчас. Начальник он, в конце концов, или не начальник?! Основные дела сделаны, служба работает… Одинцов отдал кое-какие распоряжения, вернул костюм на вешалку, снова натянул джинсы, сунул ноги в высокие ботинки на толстой рубчатой подошве – и поспешил убыть.

С неопрятного белёсого неба сыпал обычный для Петербурга мартовский коктейль: то ли снег с дождём, то ли дождь со снегом. Одинцову пришлось вытащить из багажника щётку и почистить машину: на время ремонта он позаимствовал внедорожник «вольво» у сердобольного Вараксы. Тот утюжил сейчас обледенелые ладожские берега на могучем «лендровере», над которым хорошенько поколдовали в мастерской «47».

Одинцов заканчивал махать щёткой, когда увидел Мунина. Нескладный сутулый парень медленно брёл от замка в его сторону. Он прижимал к животу матерчатую сумку, висевшую через плечо на длинном ремне, внимательно глядел под ноги – и всё же оскальзывался.

– Привет, наука! – крикнул Одинцов.

Мунин озябшими пальцами приподнял край капюшона. Мокрый снег тут же залепил стёкла больших очков.

– Я здесь! – Одинцов помахал рукой, и Мунин его увидел. – Могу подбросить.

– Здравствуйте, – сказал Мунин, подходя к машине. – Мне бы до метро, если вас не затруднит.

– До метро само собой. А вообще куда надо?

Им оказалось по пути.

Молодой историк работал в научной части музея. Знакомство Мунина с Одинцовым было недавним и шапочным: они разок-другой пообедали за одним столиком в служебной столовой, перекинулись несколькими фразами и теперь здоровались при встрече. Но для замкнутого Мунина даже это выглядело достижением.

Одинцов ему нравился. Во-первых, потому, что не только задавал вопросы по делу, но и слушать умел. Во-вторых, потому, что не чувствовалось в его поведении вахтёрской снисходительности, обычной для охранников. В-третьих – чего греха таить? – тщедушный очкарик Мунин безнадёжно мечтал быть таким же уверенным в себе, статным и плечистым; научиться носить костюм и не отводить взгляда в разговоре… Колоритный образ Одинцова довершали седой клок в аккуратной причёске и наполовину седая левая бровь.

В машине Мунин с удовольствием устроился на подогретой коже переднего сиденья. Одинцов вырулил на Фонтанку, и они поехали вдоль замка по набережной.

– Как дела на интеллектуальном фронте? – спросил Одинцов. – Затяжные бои с оппонентами? Окопная война?

– Хватит, насиделись мы в окопах, – в тон откликнулся Мунин и ладонью похлопал по сумке, лежащей на коленях. – Наметился прорыв.

Учёный, надо же… Одинцов прикинул: парнишка недавно окончил университет, в армии наверняка не служил – то есть ему от силы лет двадцать пять. В пятьдесят с копеечкой у Одинцова вполне бы мог быть сын такого возраста. Только вряд ли близорукий – и уж точно спортсмен, а не рохля.

– Проры-ы-ыв? – Одинцов приподнял полуседую бровь и кивнул на сумку. – Нарушение охраняемого периметра? Стащили какой-нибудь раритет?

– Что вы, что вы, – снова подыграл Мунин, – красть грешно! Тут всё своё, родное.

Царь Иван Четвёртый Грозный.

Император Пётр Первый.

Император Павел.

Он откинул клапан сумки и вынул толстую тяжёлую папку в красной обложке. Видно было, что ему не терпится похвастать.

– Это как у Пушкина: «Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний», – продекламировал историк и, глядя на папку с любовью, взвесил её в руках. – Я пока не могу рассказывать, не имею права. Хотя вы человек от науки далёкий, вам можно. Вы ведь никому?.. В общем, получается, что как минимум три русских царя занимались одним и тем же.

– По-моему, все цари занимались примерно одним и тем же, – сказал Одинцов, – разве нет?

Мунин досадливо поморщился.

– Я не то хотел сказать. Мне удалось обнаружить и документально подтвердить, что Иван Четвёртый, Пётр Первый и Павел действовали по единой схеме. Как будто решали одну и ту же задачу. Каждый в своё время и каждый в своих обстоятельствах, но всё-таки… Более того, не только задача была общая, но и способы решения. Ощущение такое, что они действовали по инструкции, где сказано: делай так, так и так. Понимаете?

– Нет, – легко признался Одинцов.

– Это неудивительно. Даже я сначала не понимал, – заявил Мунин.

Одинцов посмотрел на него с иронией из-за этого даже, но историк взгляда не заметил и продолжил:

– Вообще никто ничего не понимал и внимания не обращал! Вы правильно говорите, что все цари занимались примерно одним и тем же. И эти трое тоже, но только до определённого момента. А потом вдруг начинали совершать похожие поступки. Парадоксальные и необъяснимые.

– Может, они для вас парадоксальные, – предположил Одинцов, – а для современников – ничего особенного.

– То-то и оно, что современники сомневались, в своём ли уме государь! – Мунин раздухарился и сел боком, повернувшись к Одинцову. – Иван, и Пётр, и Павел даже самых близких пугали. Сначала вроде вели себя привычно, а потом – щёлк! – и словно включалась какая-то другая программа, непонятная и потому особенно страшная. Вот из-за чего этих троих боялись и ненавидели, как никого другого.

– Погодите. Иван Четвёртый – это ведь Иван Грозный?

Мунин кивнул.

– Ну, тогда вопросов нет, почему боялись и ненавидели. Он же редкий кровосос. Родного сына убил? Убил. И людей казнил без разбора направо и налево…