Капля яда. Бескрайнее зло. Смерть на склоне (сборник) - Джадсон Пентикост Филипс Страница 2

Через четыре недели после своего пятидесятипятилетия мистер Гибсон оказался на похоронах, где познакомился с молодой женщиной Розмари Джеймс. Испустил дух старый профессор Джеймс, и колледж пришел в движение. Профессор вышел в отставку лет восемь назад и с тех пор успел впасть в маразм, но когда-то преподавал в колледже и заслужил достойные похороны. Посему был брошен соответствующий клич.

Если все сотрудники колледжа в тот день спокойно впервые встретились с единственной дочерью покойного, то Гибсон испытал при этом знакомстве особенное чувство, благодаря одному своему качеству, которое считал слабостью. Сострадание было то ли его даром, то ли тяжким бременем.

Сам он объяснял это своей излишней чувствительностью. К пятидесяти пяти годам он все-таки научился расходовать ее экономно. А во время Первой мировой войны сильно страдал от этого своего качества. Гибсон родился в первый месяц нового века и естественно к 1918 году достиг восемнадцатилетия. Он вырос в маленьком захолустном городке в Индиане. Его отец, владелец скобяной лавки, был неунывающим и не отличающимся чуткостью человеком. Мать же Морин (Грэйди) – миниатюрная женщина, особа с весьма эксцентричным нравом. Из сельской школы он отправился прямо на фронт, потому что в те дни это казалось «правильным».

Молодой, подтянутый, опрятный и чистоплотный – Кеннет Гибсон был из тех людей, которые обладают природным даром всегда выглядеть умытыми и аккуратными. Уже в то время у него появилась склонность к бумаге и чернилам. Через жестокие испытания войны он прошел служа писарем. Энергичный, старательный и исполнительный, он марал бумагу в местах отнюдь не безопасных, но в сражении так ни разу и не участвовал. Поэтому, когда все кончилось, никому бы не пришло в голову, что этот молодой человек внутренне оцепенел от пережитого кошмара. Невозможно было догадаться, каково пришлось его утонченной от рождения душе наблюдать и терпеть ужасы бойни. Никто бы в те дни не посчитал оставленные войной в его сознании раны глубокими и неизлечимыми. Слишком у многих в жизни произошли такие трагедии, которые он мог лишь воображать.

Гибсон уединился и находил утешение в книгах. Поступил в колледж. Но его не обуревало горение юности – он успел повзрослеть и шел не в ногу со своими однокурсниками. К тому же был занят врачеванием на свой особенный лад своих невидимых ран.

Его отец умер в тот год, когда он получил степень магистра. Мать не имела средств к существованию, и Гибсону пришлось помогать ей. Он оставил ее дома, не стал срывать с родных мест, понимая, что было бы жестоко, и взвалил на себя эту ношу, выделяя деньги из скромного преподавательского жалованья. Он даже помогал младшей сестре Этель, когда та училась в колледже. При этом Кеннет мысли не допускал, что совершает жертву. Ему просто казалось, что жизнь завернула в очередную тихую заводь. Писарь на войне – первая, вот теперь вторая – преподаватель, который несет бремя содержания семьи. Он верен линии своей судьбы. В этом его долг, легкомыслие юности не для него.

В 1932 году после тяжелой болезни умерла мать. Он оплакивал ее. В то время в стране была депрессия, и начальство, которое не увольняло его, пока мать болела, больше не колебалось.

К этому времени Этель, которая была моложе его на восемь лет, окончила школу, стала зарабатывать и теперь помогала ему, поскольку также обладала ответственностью, и на нее можно было положиться. Гибсон залез в долги, искал любую случайную работу.

А когда получил скромную преподавательскую должность, успокоился в тихой заводи. Потребовались усилия и годы экономии, чтобы избавиться от долгов. Но он справился и научился находить удовольствие, следя, как растворяются его прежние обязательства по мере того, как он расплачивался с кредиторами. Когда же наконец обрел свободу и относительное финансовое благополучие, мир после Мюнхена переживал напряженные месяцы.

Теперь ему было тридцать семь лет, и он оставался холостяком. Ему нечего было предложить женщине. Благополучие, престиж – ничего подобного. Прежде чем он успел рискнуть заключить брачный союз, наступил 1941 год, и он во второй раз отправился на войну.

Разумеется, писарем. Ему было не привыкать – он ориентировался в бумагах, как рыба в воде. И провел военные годы в тихой заводи, о чем ничуть не жалел, хотя душа еще сохранила способность взбрыкивать. Однако так и не понял, что он делал там такого, что имело бы какой-то смысл. Знал одно: что таков его долг, который надо исполнять.

Вернувшись в сорок пятом с войны, Кеннет встретился в Нью-Йорке с сестрой, с которой тут же и распрощался. Его единственная родственница Этель, как и он, не выбрала себе спутника жизни. Может, это досталось им от матери и отца? Этель была уже взрослой женщиной – тридцати семи лет и вполне преуспевала. Она никогда не отличалась красотой, но была умна, трудолюбива и имела хорошую работу. В нем она не нуждалась. Если честно, он ее в то время немного побаивался – уж слишком свободно Этель ориентировалась в бурном деловом мире, была безоглядно смела и совершенно независима.

Кеннет восхищался ею, но простился хоть и с нежностью, но без грусти и отправился преподавать в Калифорнию – на английской кафедре маленького гуманитарного колледжа в раскинувшемся и растекшемся по солнечной долине небольшом городке. Оказался в привычной тихой заводи.

Там он десять лет, ни разу не повидавшись с сестрой, наставительным менторским тоном преподавал поэзию футболистам, студентам или просто всевозможным юнцам. Кеннет Гибсон не был истым представителем богемы, из тех, кто с горящим взором проповедует бунтарские идеи. И тем более – изнеженным эстетом, высокомерно взиравшим на буржуа. Скромный, сдержанный невысокий мужчина ростом пять футов восемь дюймов. Ему никто бы не дал его возраста, хотя в его светлых волосах уже появились едва различимые седые пряди. В высшей степени респектабельный человек, с красивыми серыми глазами и изящно очерченным ироничным ртом.

Молодых поражало, как он может относиться к своему предмету с такой серьезностью. И это заставляло их самих окунуться в поэзию и осознать, что она того стоит.

Следовательно, Гибсон справлялся с работой, и ему довольно часто удавалось привить ученикам убеждение, что стихи – не просто плаксивая чушь, и, учитывая отношение к поэзии в наши дни, является достижением куда большим, чем он полагал.

Чтобы поддерживать дух, ему помогали книги, его знакомые, работа, а также одиночество, уютная комната, красота деревьев, великолепие неба, устремленные ввысь на горизонте горы и музыка прежних человеческих мыслей. У него была собственная жизнь, и он думал, что заранее знает, как она завершится. Но тут он познакомился с Розмари Джеймс на похоронах ее отца.

Мистер Гибсон с коллегами благопристойно расположился в мрачной, маленькой часовне и терпел тягостную, но обязательную церемонию. Он изобрел для таких служб собственный прием – сознательно ослаблял внимание и отвлекался от происходящего. А когда все закончилось, понял, что все это время Розмари Джеймс просидела одна за занавесом в «Комнате для родных». Если бы он знал! Гибсон не был знаком с этой девушкой – бедняжка, – но если бы знал, то постарался бы переворошить всю эту компанию и найти человека, который останется рядом с ней. Или сел бы рядом с ней сам. Он ненавидел любые похороны и, представляя, каково сейчас ей, приходил в бешенство.