В могиле не опасен суд молвы - Алан Брэдли Страница 2

Сейчас Фели лениво раскинулась на полосатых подушках на носу лодки, намазав лицо репеллентом и рассматривая свое отражение в воде. С тех пор как мы отплыли, она не сказала и слова. Ее пальцы отстукивали на планшире мелодию – я угадала в ней «Песню без слов» Мендельсона, – но лицо ничего не выражало.

Даффи, сидевшая на скамье, сгорбилась над книгой – «Анатомией меланхолии» Роберта Бертона – и не обращала совершенно никакого внимания на прекрасные английские пейзажи, медленно проплывавшие мимо нее.

Неожиданная смерть отца погрузила нашу семью в апатию, и, я думаю, дело в том, что мы, де Люсы, по природе своей неспособны на выражение печали.

Только Доггер сломался и поначалу выл в ночи, как собака, но в последующие дни, длинные и полные страданий, и он стал молчаливым и бесстрастным.

Какая жалость.

Похороны прошли ужасно. Денвин Ричардсон, викарий и старый друг отца, разрыдался и не смог продолжать службу. Пришлось искать другого священника. В конце концов пригласили старого каноника Уолпола из городка по соседству, и он закончил то, что начал его коллега. Его речь напоминала собачий лай над трупом.

Сущий кошмар.

Вынужденная взять ответственность на себя, тетушка Фелисити примчалась из Лондона (как я уже говорила). Смерть единственного – и младшего – брата повергла ее в состояние неистовства, в результате чего она начала обращаться с нами как со слабоумными рабами на галерах, швыряясь приказами вроде:

– Сложи журналы по порядку, Флавия. Сначала по алфавиту, а потом хронологически. Передней обложкой вверх. Это гостиная, а не воронье гнездо. Офелия, принеси метлу и смахни паутину. Это место напоминает могилу.

Потом, осознав, что она ляпнула, тетушка аж покрылась рябью от подавленного стыда и понесла еще большую чушь, которую я не стану здесь пересказывать, опасаясь, что когда-нибудь она прочитает и жестоко мне отомстит.

Я слишком драматизирую? Отнюдь.

– Вы напоминаете мне кучку слизней, – объявила тетушка Фелисити. – Надо что-то сделать, чтобы стряхнуть с вас тину.

Поэтому было решено – хотя я до сих пор не пойму, кем именно, – что нам всем нужен отдых: автобусные экскурсии, полосатые шезлонги у моря или хотя бы свежий воздух.

Мне кажется, прогулку по реке предложил Доггер: ленивые дни у воды, лимонад и имбирный эль от «Фортнем и Мейсон», череда сельских отелей с их пуховыми матрасами ночью и горячими ростбифами днем.

– Вспомните «Гекльберри Финна», – сказала Даффи. – Кто знает, Флавия? Вдруг тебе повезет и ты найдешь труп на корабле.

Маловероятно – но все что угодно лучше, чем оставаться в Букшоу, где траур, похоже, воцарился до конца времен.

Я никогда раньше этого не замечала, но дом захватили пыль и влага. Воздух стал затхлым, как будто останки нескольких поколений де Люсов вытряхнули из пылесоса и разрешили им располагаться, где они пожелают. Это заметила Даффи.

– Наш дом напоминает заросшую плесенью часовню в парке из «Холодного дома», – вздрогнув, сказала она и закуталась в кардиган.

Даффи процитировала книгу, которую маниакально перечитывает с тех пор, как еще лежала в коляске. Стоит ей дочитать до последней страницы, как она снова открывает первую. «Чувствуешь такой запах, такой привкус во рту, словно входишь в склеп дедлоковских предков [2]. Кар!»

«Кар!» – это из репертуара Даффи, не из Диккенса.

Свадьба Дитера и Фели, назначенная на июнь, была отложена из уважения к памяти отца. Имели место сцены с битьем посуды, сдиранием обоев, разрезанием обивки и тому подобное, но все тщетно.

– После смерти родителя назначается период глубокого траура продолжительностью шесть месяцев, – объявила тетушка Фелисити, выдавая свою приверженность армейским порядкам, хотя она должна храниться в глубокой тайне. – И ни днем меньше. Кричи сколько хочешь, ты не заставишь меня передумать.

И все тут.

То, что должно было стать периодом блаженства, превратилось в кошмар, когда нервозность, страх и гнев Фели победили здравый смысл, не оставив от него ни капли. Результатом стала серия ссор и примирений с Дитером, за которыми следовали приступы злобы, силе которых позавидовал бы Чингисхан.

Дитер выносил все это с непоколебимым спокойствием, но рано или поздно даже герои вынуждены отступить, чтобы зализать раны.

Так что мы в суматохе собрали чемоданы – все, кроме Доггера, который всегда готов ко всему, – и отправились в путешествие, которое должно исцелить нас.

Но все пошло наперекосяк.

К тому времени как мы смогли уехать из Букшоу, отец был мертв уже почти шесть месяцев. Казалось, особенно в начале, что Доггер потерял самую важную часть своей души. Но шли дни, и становилось все более очевидно – во всяком случае, мне, – что он обрел что-то более важное.

В последние несколько недель Доггер словно начал светиться. Это трудно описать, но я постараюсь.

Это выглядело не так, будто он только что побрился и намазался гвоздичным лосьоном, ибо Доггер выше подобных трюков.

Нет, у него словно начал отрастать нимб: бледное свечение, как на картинах средневековых святых, – вокруг них рисуют золотой ореол, словно на головы вышеупомянутым святым надели перевернутый чайник.

В Библии на самом деле нет никаких нимбов – равно как там нет кошек и баянов. Если вам нужны нимбы, придется поискать их в «Энциклопедии Британнике», они там находятся между нильтреугольной матрицей и нимоником. Как всем известно, настоящие нимбы, вроде тех, что можно наблюдать вокруг луны или солнца, являются результатом отражения и преломления света в ледяных кристаллах, находящихся в атмосфере. Но объяснения нимбам святых нет, хотя их можно легко представить в своем воображении. По крайней мере, я могу.

В случае с Доггером это было свечение, лучезарное сияние, которое снисходило на него очень постепенно. Я взяла на заметку, что надо каждое утро заходить на кухню и внимательно наблюдать за Доггером, только делать это осторожно.

У него порозовели щеки, и сначала я боялась, что это отравление дурманом или чума. Но поскольку Доггер прекрасно знает, как надо обращаться с Datura stramonium, растущим в горшке у меня в лаборатории, а Черную Смерть последний раз диагностировали в Англии в 1918 году, когда она унесла жизнь миссис Багг из Испвича, я решила, что происходящее с Доггером – исключительно к добру.

Таким образом, тем июньским утром Доггер, сидевший ровно по центру нашей лодки и решительно вонзавший весла в теплую мутную воду реки, был красив и здоров как никогда: просто как кинозвезда. Если бы это был фильм, а не реальная жизнь, Доггера играл бы Джон Миллз [3] с его понимающим прищуром и легкой улыбкой на фоне солнечного утра, как будто он уже знает, что ждет нас за поворотом. Может, так оно и есть.