Игла в сердце - Инна Бачинская Страница 2

— Ты же знала, что так будет, — шепчет она. — Ты же все прекрасно понимала. Господи, как все просто. Пришел, снял напряжение, оставил деньги. Ненавижу! — Она отшвыривает от себя конверт; по полу веером разлетаются зеленые купюры. — Шлюха! Девочка по вызову! И вся любовь. Любовь?

Она рыдает, уткнувшись лицом в смятые гостиничные простыни, давя рыдания, молотя кулаком по гостиничной кровати…

«Перестань реветь, — говорит она себе. — Ты же чувствовала, что финита, ты же все понимала!»

У любви как у пташки крылья, летает, где хочет и куда хочет. Горел, сходил с ума, дрожал от нетерпения, затаскивал в машину, летел на красный. В их гнездо, эту гостиничку, единственное достоинство которой — удаленность от центра. Их не должны видеть вместе. Переносил через порог, срывал платье, обцеловывал каждый пальчик… Дня не мог прожить в разлуке. А теперь… Последний раз они виделись три недели назад. Вот и вся любовь. Придет, не спросясь, и уходит, не прощаясь.

«Успокойся, — говорит она себе. — Не накручивай. Мы вместе, он любит… Все еще… Наверное…»

Перед ее глазами — виноватое лицо любимого, его уклончивый взгляд… Она вспоминает поспешность, с какой он одевался, а потом выскочил за дверь… С облегчением! И просьба не звонить, и последнее свидание три недели назад… Не нужно себя обманывать: похоже, ты проиграла, бедная Золушка. Бывает. Не смертельно. Ты ведь тоже бросала, правда? И они тоже корчились от боли, помнишь? Тот, некрасивый, с веснушками, одноклассник… Будь умницей, иди, умойся и прими душ. А потом поужинай с шампанским, здесь неплохая кухня. Закажи в номер. Вон сколько денег!

Нет! Ты надела новое платье — синего тяжелого шелка, с разрезами на боках, с глубоким вырезом, страшно дорогое. Он любит синее! Синий — его любимый цвет. Надела для него, а он даже не заметил. Вот и выйди на люди, хватит прятаться, в новом платье ты… Ты Мисс Вселенная! Так он назвал тебя однажды… Пусть смотрят и думают: а что же она такое отмечает в одиночестве, эта красавица? Какой такой праздник? Вот так бы встать и заявить им в лицо: «Меня бросил мой любимый!» Она представила себе их лица и невольно улыбнулась. Можно еще бокалом об пол. Тоже как бы знаково. Страдать красиво — искусство. Чтобы без соплей и распухшего носа. И вообще.

«Еще не вечер, жизнь продолжается, впереди еще много всего, — говорит она себе. — И не вздумай реветь! Слышишь? Не вздумай! Ты же сама все понимаешь, ты умная девочка. На что ты рассчитывала? Ты же понимала с самого начала, что это тупик. Да, понимала! Но надеялась и верила в прекрасную сказку про ту замарашку с кухни и принца. Не реви, черт бы тебя подрал!»

Но слезы катятся сами; она чувствует холодные дорожки на щеках…

* * *

…Человек обошел дом кругом, проверяя окна. Было у него чувство, что повезет. Он не ошибся: то окно, что смотрело в сад, было лишь прикрыто. Дом был пуст, хозяин ушел, он сам проводил его до перекрестка, где тот остановил частника и уехал. Тогда он вернулся, чтобы проникнуть в дом.

Человек толкнул раму и оглянулся, прислушиваясь. Уличные шумы почти не долетали сюда, здесь стояла тишина, какая-то заторможенная и выжидательная, и было темнее, чем на улице. Скребла ветка по стеклу, и кто-то шуршал в траве. Человек сглотнул, чувствуя… страх? Скорее, неуверенность. Бояться нечего. Тот уехал и вернется не скоро. Он всегда уезжает в это время, ужинает в «Английском клубе» или в «Прадо», иногда один, иногда в компании солидных людей, что странно — уж очень они разные. И дела у них, должно быть, сомнительные…

Он похлопал по карману куртки — фонарик был на месте. Снова прислушался и толкнул раму сильнее. На него пахнуло запахами чужого жилья, и он отпрянул. Потом вскочил на подоконник и спрыгнул на пол уже в доме. Достал фонарик. Луч обежал комнату по периметру. Это была спальня. Белые стены, громадная черная кровать под черным покрывалом, тумбочка у изголовья, тоже черная, и черная шкура оленя на полу. Черный шкаф во всю стену. Окно, наглухо закрытое темной шторой. Пустота и простота монашеской кельи. Черное и белое. Аскеза, от которой дерет по нервам. Человек поежился — ноздри раздувались от знакомого запаха лаванды, сердце колотилось в горле, готовое выскочить… И волна ненависти. Его захлестнула ненависть! Ненависть, от которой померкло в глазах и появилась давящая тяжесть в животе. Он закрыл глаза, пережидая приступ, стараясь дышать ровно, восстанавливая дыхание.

Он открыл дверь, вышел в коридор. Следующая дверь вела в ванную. Он включил свет и застыл на пороге, с болезненным любопытством рассматривая операционную белизну кафеля, белую занавеску для душа, простой белый коврик на полу. Он подошел к зеркалу над умывальником, взял один из флаконов, открутил пробку, понюхал. Аккуратно закрутил пробку и поставил на место. Взял щетку для волос… Взгляд его упал на собственное отражение, и он попятился: из зеркала на него смотрел человек с чужим лицом. Он был одет в джинсовую куртку, на голове его была бейсболка, в руках он держал щетку для волос, но это был не он! Он не узнал себя! Испытывая ужас, почти животный, он ринулся вон. В коридоре прислонился к стене, тяжело дыша, пережидая паническую атаку…

Он безошибочно нашел гостиную; застыл на пороге, обежав лучом скромную обстановку: громадный кожаный диван, журнальный столик, два кресла — одно, с высокой спинкой, развернуто к окну; раздернутые шторы, сереющее окно, от которого, казалось, здесь было еще темнее. Полки по стенам, на них керамика, непрозрачное гутное стекло, дерево, бронза, фарфор: фигурки животных и людей, подсвечники, странной формы сосуды и пивные кружки, причудливые куски дерева и корявые корни, куклы в национальной одежде, бронзовые и фарфоровые колокольчики…

Неподвижные, мертвые, странные, несочетаемые вещи, свезенные бог весть с каких окраин мира и собранные в одном месте… Зачем-то.

В глазах рябит. Музей. Сувениры? Путешествовал много?

Он взял в руки один из подсвечников, поднес к глазам, испытывая странное, болезненное чувство: смесь нехорошего любопытства и вины человека, подглядывающего в замочную скважину, а еще — тошнотворное отвращение, как при виде ядовитого гада.

И везде — бьющий в нос, навязчивый запах лаванды…

Он стоял в оцепенении, рассматривая пестрые полки, перебегая взглядом с одной на другую, не в силах оторваться. Несколько совершенно одинаковых, необычных, уродливых вещиц привлекли его внимание. Он издал странный звук, не то кашлянул, не то всхлипнул и протянул руку…

Вдруг стал хватать их и запихивать в карманы куртки. Потом побежал из комнаты. Проскользнул в спальню, на миг задержался на пороге и метнулся к окну. Прыжок, бесшумная пробежка через сад — и он выскочил на улицу.

Из окна гостиной за ним наблюдал хозяин дома, сидевший в кресле с высокой спинкой, развернутом к окну. За все время пребывания здесь чужого он не шелохнулся. Не полюбопытствовал, кто проник к нему в дом, не обернулся, не бросился на злоумышленника. Его лицо, поза, руки, лежащие на коленях, оставались спокойными. Похоже, он знал, кто проник в его дом. И теперь смотрел ему вслед. На лице блуждала улыбка. Похоже, эксперимент удался, и он сотворил гомункула. Поздравления, доктор Франкенштейн! Как же он его нашел? Хитрый и предприимчивый, настоящая бестия! Что-то задумал. Ну ничего, так даже интереснее. Доктор Франкенштейн и Бестия. Звучит?