После дождичка в четверг - Мэтт Рубинштейн Страница 20

— Ты не хочешь искупаться?

— Слишком холодно.

Она пожала плечами:

— Может быть, я и сердилась на папу из-за этого. Что меня спас не он. В шесть-семь лет считаешь отца всемогущим и не допускаешь даже мысли, что он не в состоянии спасти своего ребенка.

Не переставая говорить, она расстегнула джинсы и, стянув с ног, бросила их Джеку.

— Что ты задумала?

— Хочу поплавать.

— Уже почти зима.

— Но ведь еще тепло.

— Дождь же. И темно.

— Пойдем к воде.

Сбросив куртку и рубашку, она осталась в одном белье, черном. Ее тело тут же покрылось мурашками. Бет продолжала что-то говорить, но смысл слов не достигал сознания Джека. Она ступила в воду.

— И теперь я гадаю: может, он понял? Может быть, он чувствовал то же самое? Я ведь перестала приходить в церковь, практически избегала его. Я оставила папу в то время, когда «его глаза уходили внутрь черепа», как у брата Констана.

— Это всего лишь догадки.

— Может, отчасти и мы виноваты — не исключено, что он стал таким странным из-за нас, потому что нас с ним не было. Все могло начаться с мелочи, а потом выйти из-под контроля.

Ее длинное гибкое тело с опущенными плечами погрузилось в воду. Джек наблюдал за ней под секущими струями дождя. Бет нырнула, и во все стороны побежали серые волны.

Джек подумал о Джуди. Она ведь тоже отдалилась от Фрэнка — или позволила отдалиться ему. А что, если все рассказать Бет, невзирая на просьбу ее матери?

Дождь усилился; на поверхности воды мелькали круги с рваными краями. В отдалении кружили птицы, заблудившиеся среди облаков. Бет плыла к берегу. Джек наблюдал, как она нащупывает дно и выходит на берег — волосы облепили спину, соленая вода стекает с тела ручьями. Усевшись на мокрый песок, она обхватила себя руками. Джек попытался накрыть ее своей курткой, но она отмахнулась.

— Ты простудишься насмерть.

— Потрогай мою кожу — разве холодная?

— Просто ледяная.

— Я плыла, пока было видно город. В дождь он смотрится потрясающе.

— Ты тоже смотрелась потрясающе. Именно в дождь.

— Зажигают огни. На мосту и в домах.

Джек принялся растирать ее, стряхивая прилипший песок. Бет, казалось, ничего не замечала — сидела задумавшись и смотрела на темную гладь воды.

Потом, будто очнувшись, заговорила:

— Я где-то слышала про город, выстроенный на краю зыбучих песков. Тех самых песков, которые все затягивают в себя и выбрасывают в воздух фонтаны пыли. По ним можно передвигаться только на большой плоскодонке, с одного края пустыни на другой.

Бет, дрожа от холода, плотно сдвинула колени, и Джек крепко обнял ее, стараясь понять, что она имеет в виду. Мысли вновь вернулись к Джону Уилкинсу и его философскому языку. Может, Констан привез сюда нечто подобное?

— Никто не знал, насколько глубоки эти пески, — продолжала Бет. — Но люди обложили пустыню камнем, выстроили вокруг нее город и поселились в нем. За многие сотни лет там время от времени пропадали маленькие девочки, и все знали, что наступит момент, когда очередная девочка попытается переплыть пустыню и песок ее поглотит. Она пойдет на дно, к остальным маленьким девочкам, и их тела будут лежать там не разлагаясь, просто высыхая… понемногу…

Теперь у нее начали стучать зубы. Бет никак не согревалась, будто ледышка, она лишь вытягивала из Джека тепло, так что оба мерзли. Джуди сказала, что Бет всегда держится до конца, — вот только знать бы, где он, этот конец. Джуди сказала, что, слава Богу, у Бет есть он, и Джек задумался, так ли это.

— Поехали-ка домой.

Бет взглянула на него так, будто только сейчас поняла, где находится.

— Хорошо.

Снова наступил четверг — прошла всего лишь неделя после бури. Джек почти все это время сражался с манускриптом, то чуть продвигаясь, то останавливаясь. Какая жалость, что письмо обнаружил не он, а Эш! Да и сама идея показать ему манускрипт теперь казалась не только неудачной, но и опасной. В полной мере Джек ощутил это, когда нес книгу в сумке. Экспертиза тут не поможет — нужно гораздо более глубокое исследование.

В полутемной комнате, в углу, подальше от лучей полуденного солнца, лежала стопка микрофильмов. Бет нашла нужный — полоску черного пластика, намотанную на катушку и обвязанную веревочкой. На экране появлялись отрывки из памфлетов и молитвенников, а потом Джек увидел несколько страниц из главного труда Джона Уилкинса «Сочинение о природе вещей и философском языке», впервые опубликованного по заказу Королевского научного общества в 1668 году. Джек читал и делал выписки, положив блокнот на экран проектора, и увеличенные буквы скакали по его рукам.

«Невозможно отрицать то, что многообразие письменных систем является следствием вавилонского смешения языков — а именно умножения их количества и разнообразия.

Но то, что мы предлагаем, могло бы стать несомненным средством борьбы с вавилонским проклятием и сделало бы ненужными все прочие языки и письменные системы.

Ибо алфавиты, все, сколько ни есть, во многом отношении подлежат справедливому упразднению. Они неискусны и затруднительны, гласные и согласные свалены в одну груду без разбора. Их буквы не имеют ничего общего с природой и стихиями, что было бы весьма желательно в правильно составленном алфавите.

Что касается двойственности слов вследствие метафор и фразеологии, то во всех существующих языках это настолько очевидно и присутствует в таком разнообразии, что нет необходимости на этом останавливаться; в каждом языке есть особые выражения, присущие только ему, которые, будучи переведены дословно на другой язык, покажутся бессмысленными и грубыми».

Именно такие выражения коллекционировал Джек: «пьяный в стельку», «чудеса в решете», «после дождичка в четверг»… В конце концов, это просто бессмыслица. Должен быть какой-то иной путь.

Уилкинс писал, что первый язык дал миру Бог и был тот язык превосходен. Он давал людям головокружительное ощущение силы и вселял в них амбиции, что и привело их на равнину Сеннаар, где они собирались построить башню до небес (Джек понял, что речь идет о Вавилонской башне). Разгневанный дерзостью людей, Создатель рассеял их по земле и смешал их языки, которые с тех пор развивались отдельно друг от друга. Например, одно и то же слово отец: «fader», «fadir» и «father». Джек произносил эти слова, и они становились гладкими, как речные камешки, по мере своего удаления от праязыка. Все это казалось безнадежным, но Уилкинс еще не закончил.

«Но если существовал когда-либо универсальный язык, способный давать определения вещам и идеям и понятный всем людям во всех странах — а следовательно, люди различных национальностей могли с равной легкостью читать и писать на нем, — то подобное изобретение в наши дни привело бы к повсеместному распространению и развитию наук и искусств, ибо та часть времени, которая теперь уходит у нас на изучение новых слов, могла бы быть потрачена на постижение сути вещей. Составление такого языка было бы единственным способом объединить семьдесят два наречия, существующих со времен вавилонского смешения».