Дитя любви - Карен Робардс Страница 21

Она превратилась в ничто, а точнее – в ничтожество. Лайл безжалостно отнял у нее индивидуальность, так же, как когда-то приказал служанке нью-йоркского отеля, в котором они остановились, выбросить ее одежду. А затем он просто вызвал продавщицу из лучшего магазина, чтобы та подобрала для Мэгги полный гардероб, и Мэгги, несмотря на досаду, вызванную таким произволом, вынуждена была признать, что в новых нарядах выглядит великолепно. Чуть позже она с горечью поняла, что душа приспосабливается к новой оболочке куда труднее, чем тело. Как это ни удивительно, но оказалось, что она дорожила теми качествами своего характера, которые теперь так бесцеремонно подавлялись, а осознание того, что Лайл вообще не находит нужным хоть-как-то считаться с ней, было для нее болезненным и сильным ударом.

И все же двенадцать лет назад она была еще слишком молода, слишком многого ей хотелось, слишком ослепительным казалось ей такое невероятное превращение из Золушки в принцессу, чтобы отношение к ней и поступки Лайла вызвали негодование. Ведь когда-то она была бедна, а сейчас вдруг стала так сказочно богата! Не надо думать, чем заплатить за жилье, не надо беспокоиться, на что купить поесть, – одним словом, деньги больше не проблема. Их было много, очень много. Горы денег внезапно отгородили ее от печальной и жестокой реальности мира, в котором она когда-то жила. Все заботы остались позади, в Другой жизни. У Лайла дома, автомобили, слуги, инвестиции… А значит, как у его жены у нее тоже все это есть. Столь внезапная перемена жизни ошеломила ее и мешала теперь видеть вещи в истинном свете. Как добрый принц из сказки, Лайл спас ее, и она была благодарна. И, если принц требует, чтобы она превратилась в достойную его принцессу, что ж, это справедливо.

Однако превращение давалось ей с трудом. Она уже не имеет права гордиться примесью мексиканской крови, наоборот, ей прямо дали понять, что это надо скрывать, потому что так хочет муж. Ее отец – по словам Лайла, пьяница и никчемный человек – не должен появляться в Уиндермире, а в приличном обществе упоминать о нем и вовсе запрещалось. Выяснилось, что она не понимает, как надо одеваться, все эти джинсы и спортивные рубашки, а в особенности блестки и тому подобная мишура для нарядных платьев, неизменно служили предметом презрительных замечаний и насмешек; даже волосы ее были слишком пышными и длинными, и прическу пришлось изменить. Вскоре у Мэгги создалось впечатление, что, так же, как и волосы, ее постоянно подрезают и укладывают, как нужно, как того требуют правила, но, чувствуя, что Лайл прав, она не протестовала: ведь она недостойна быть его женой. Уже одно то, что он вообще женился на ней, расценивалось как чудо.

Впоследствии с горькой усмешкой Мэгги не раз думала, что и вправду произошло чудо, оно случилось, потому что она молилась Сент Джуду, прося помощи у покровителя несчастных и обездоленных, и – кто бы мог подумать! – буквально через несколько минут рядом остановилась шикарная тачка – «ягуар» цвета шампанского, и из него вышел Лайл. В ресторан «Хармони Инн», где она подрабатывала, он приходил регулярно, встречаясь за обедом с состоятельными бизнесменами, и официантки рассказывали ей, что он до неприличия богат. С ней он всегда обходился хорошо, давал щедрые чаевые, и она относилась к нему с симпатией. И когда, увидев, что она плачет, он остановился рядом и пригласил в свою машину, спрашивая, может ли чем-то помочь, она, ничего не соображая, забралась на роскошные лимонного цвета кожаные сиденья и, захлебываясь от рыданий, выложила ему все. То, что он предложил, ошеломило ее, и все же она не удивилась. Ну конечно, ведь она молилась Сент Джуду! А он известен тем, что творит чудеса, вот и послал доброго красивого мультимиллионера, который тут же захотел жениться на ней.

Таким образом, произнеся благодарственную молитву доброму святому, она в тот же день вышла замуж за своего миллионера. И как только золотое кольцо оказалось у нее на пальце, жизнь ее молниеносно изменилась. Она, как Алиса, которая провалилась в кроличью норку, стремительно вступила в Страну Чудес. У нее все теперь будет другое, даже имя.

– Магдалена? – Прочтя ее настоящее имя в свидетельстве о браке, Лайл произнес его с явным неодобрением. – В ресторане тебя называли Мэгги.

– Да, иногда.

– Теперь ты моя жена, и я хочу, чтобы тебя звали Мэгги. У Форрестов не может быть имени Магдалена.

И все равно она вышла за него, даже неприкрытое презрение к ее имени не насторожило Мэгги, хотя более взрослая и умудренная жизненным опытом женщина наверняка увидела бы в этом первое предупреждение.

Имя? Пустяки! Тогда у нее были куда более важные проблемы. Лайл знал, какая жена нужна ему, и отнюдь не церемонился, безжалостно переделывая ее, подгоняя под свои мерки. Не прошло и суток с того момента, как они поженились, а Мэгги уже поняла, что жизнь ее будет сносной только в том случае, если она станет беспрекословно выполнять все его желания: стоило ей в тот же день лишь заикнуться, что она не хочет расставаться со свадебным платьем (Лайл приказал его выбросить), как он тут же пришел в бешенство, Лайл оказался не кем иным, как патологическим моральным уродом, которым владела всепоглощающая страсть – жажда власти. С годами она узнала и многие другие, куда более опасные, черты его характера. Позже, вспоминая, какой наивной она была и сколько тратила сил и времени, чтобы задобрить его и доставить удовольствие, она не уставала удивляться. Медовый месяц они провели, разъезжая по прекрасным, поистине фантастическим местам, о которых она прежде даже не осмеливалась мечтать; они «были в Лондоне, Париже, Риме, Женеве, Нью-Йорке. Лайл открыто говорил ей, что она невежественна, необразованна, а о культуре вообще не имеет никакого понятия, и что он не намерен с этим мириться. В результате она почти не видела городов, где они бывали. Днем, пока он занимался делами, она в сопровождении нанятого экскурсовода ходила по музеям, соборам и картинным галереям. В перерывах между экскурсиями к ней приходили преподаватели и учили ее этикету и хорошим манерам: как вести себя за столом, как правильно ходить и сидеть, как одеваться, как накладывать макияж, как здороваться; ей даже был преподан краткий урок о том, как, находясь в Европе, пользоваться туалетом. Выяснилось, она не знает, что такое биде; правда, узнав, она решила, что оно ей вряд ли понадобится. Ее учили, как вести светскую беседу ни о чем, какие книги читать (или говорить, что читала), о каких художниках, писателях, политических деятелях и кинофильмах следует высказываться с одобрением или с неодобрением.

Вечера она коротала в одиночестве, но это не приводило ее в отчаяние. Поскольку они останавливались только в пятизвездочных отелях, то в ее распоряжении имелись всевозможные мыслимые и доселе немыслимые роскошные услуги и развлечения, которые можно позволить себе за деньги, и она с удовольствием пользовалась ими. Это доставляло ей радость. Но, как только она оставалась одна, ее охватывала тоска по дому. Правда, Лайлу она никогда не говорила об этом. «О чем скучать?» – презрительно рассмеявшись, воскликнул бы он, тут же придя в ярость.

По вечерам, за ужином, Лайл встречался со своими деловыми партнерами и коллегами, а то, что не брал ее с собой, он объяснял тем, что она еще «не готова» к таким встречам. В те редкие дни, когда они ужинали вместе, он презрительно кривил губы: она неспособна оценить превосходную кухню и изысканные вина; он осуждал то, с каким удовольствием она ела, считая, что к еде надо относиться разборчиво, как гурманы, к каковым себя причислял.