Четыре степени жестокости - Кит Холлиэн Страница 21

— Это все старый сукин сын — брат Майк, — возмутился он. — Надо аннулировать его лицензию на педагогическую деятельность.

Затем Баумард поддел Дроуна:

— Дряхлый священник показал себя настоящим мужиком, а ты повел себя как тряпка.

Я не люблю Дроуна, потому что его отец и дедушка работали в тюрьме, и он относился к третьему поколению и династии идиотов. Подтрунивание Баумарда над Дроуном заставило меня улыбнуться. Впервые за неделю.

Мое хорошее настроение улетучилось, когда я открыла свой шкафчик. Я набрала комбинацию чисел, которую не так уж и сложно подобрать, и потянула за ручку. Замок щелкнул. Дверь со скрипом открылась, и я увидела приклеенный к ней рисунок. Я жутко смутилась. Возможно, дело в усталости или просто сдали нервы, но мне не удалось проигнорировать его. Вместо этого я повысила голос и заговорила как строгая учительница, ведущая урок у первоклашек:

— Кто это сюда притащил?

Это снова был рисунок Джоша, похожий на тот, что отдал мне брат Майк. На этот раз в одной руке у женщины-варвара был меч, в другой — отрубленная голова, а на запястье — татуировка змеи. Женщина, роскошная и сексуальная, стояла, нарочито раздвинув ноги. Ее бедра прикрывала шкура, на ногах были высокие сапоги, а сверху — ничего. Ее пышные груди с темными, крепкими и дерзко торчащими вверх сосками были обнажены.

— Интересно, откуда берутся такие картинки? — удивился Катлер.

— Не возражаешь, если я сделаю несколько копий? — спросил Дроун, с трудом сдерживая смешок.

Не сомневаюсь, они уже отксерили рисунки.

— Возьми ею, вставь в рамку и повесь у себя в гостиной, — предложил Франклин.

Затем послышался громкий голос Баумарда:

— Внимание, радар.

Все знали, что это своего рода предупреждение. В комнату вошел Майкл Руддик, которого считали «крысой» на корабле. Поведение моих коллег легко было предсказать, ведь они словно мальчишки, играющие в школьном дворе. Секунду назад я была мишенью, а теперь превратилась в обычного наблюдателя. Но это не означало, что я сочувствую новой жертве. Напротив, я с облегчением вздохнула и не отказала себе в удовольствии посмеяться вместе с остальными.

Внешность Руддика нельзя назвать отвратительной. Этот высокий, атлетически сложенный темноволосый и уверенный в себе мужчина в сорок с небольшим лет выглядел вполне привлекательно. Однако подозревали, и не без оснований, что он входит в группу «Секретный Сэм», которая собирала жалобы зэков на надзирателей. В каждом исправительном учреждении имелся такой сотрудник. Иногда он работал на ФБР, иногда — на управление по экономическим преступлениям, но всегда следил за надзирателями. Учитывая мою недавнюю встречу со смотрителем Уоллесом по поводу истории с Шоном Хэдли, Руддик был последним человеком, с которым мне хотелось бы увидеться. Я бросила рисунок в свой яшик и достала куртку.

— Да брось ты, — махнул рукой Дроун. — Не будь ханжой. Это всего лишь рисунок.

Руддик ничего не сказал. Он достал из своего шкафчика резиновые перчатки и мрачно салютовал Дроуну. Затем ушел.

Я уже собралась сделать то же самое. Это была самая тихая ночь за последнее время, и мне разрешили вернуться домой. Я уже планировала посмотреть какое-нибудь ток-шоу и уснуть перед телевизором, когда Баумард попросил подменить его, чтобы он мог почитать внукам «В ночь перед Рождеством» [3].

Могла ли я отказаться? Я одинока, меня не ждут дома дети. У меня нет братьев, сестер, а значит, никаких маленьких племянников и племянниц. Ни родителей, о которых нужно заботиться, ни мужа или парня, который мог бы обидеться. Мне нет необходимости покупать подарки, зато нужна наличность. А дежурство в «Пузыре» ничуть не хуже ночи, проведенной в своей постели, только за нее еще и платят. Все заключенные заперты в своих камерах, и мне не о чем беспокоиться. Если сидеть с рацией у самого уха и заранее договориться с напарником, чтобы не болтал без дела, сладкие сны обеспечены.

Я согласилась. И только потом узнала, что моим напарником будет Катлер, который не мог держать рот на замке дольше двух минут.

Тем не менее, когда мы приступили к дежурству после ужина, состоящего из пиццы и куриных крылышек, который заказал для нас Баумард, даже Катлер вел себя тихо. Вероятно, его вымотали долгие, утомительные дежурства последних дней. Наш пост находился на возвышении, и когда я оказывалась здесь, у меня возникало чувство, словно мы парим в воздухе. Со всех сторон нас окружали стекло и решетки, и мы могли видеть все, что происходило в центральном зале. Ночью освещение не такое яркое. На мониторах выводилось черно-белое изображение с камер наблюдений, которые фиксировали любое движение у основных входов в зал, а также во всех коридорах. По экранам бежал «снежок», но я видела каменные стены и стальные решетки, напоминающие обломки затонувших кораблей.

— Эх, сейчас бы домой, — зевнул Катлер. — Я готов пойти куда угодно, только бы не оставаться здесь.

Я слушала его и с трудом сдерживалась, чтобы не закрыть слипающиеся глаза. Куриные крылышки были очень вкусными, но теперь я чувствовала себя совершенно одурманенной и раздувшейся. Вскоре Катлер заснул, склонив голову набок. Его толстая шея, как резонатор, добавляла его раскатистому храпу дополнительное трубное звучание.

И вполне закономерно, что спокойствие этой благословенной ночи вызвало у меня мрачные мысли. Меня не покидало ощущение, на грани уверенности, что моя работа в Дитмарше — ошибка. Я попала в ловушку, приняв скоропалительное решение, когда после тридцати решила поступить на армейскую службу. Все мои славные сто восемьдесят семь дней в зоне боевых действий в Ираке я занималась лишь тем, что жила на базе, охраняла грузовики и страдала от жары.

Я не планировала стать надзирателем. Когда вернулась домой, стала подыскивать работу в силовых ведомствах, но не смогла найти ничего вблизи от дома. Потом заболел отец. Я была страшно обижена на жизнь, но все же поступила на работу в службу исправительной системы, чтобы остаться в профессии. В конце концов я оказалась в одной из самых старых тюрем страны, где все знания и навыки, полученные мной на шестинедельных курсах в академии для сотрудников исправительных учреждений, оказались абсолютно бессмысленными. Зато клише работы надзирателя подтвердились в полной мере.

Мне казалось, я напрасно трачу свое время. Почти вся моя жизнь сосредоточена вокруг работы. Мои вещи, отношения, личные дела — все упрощено до предела. Когда я служила в Ираке, все время думала о друзьях и родственниках, писала им письма, посылала эмоциональные электронные послания, фотографии, анекдоты. После первого года работы в Дитмарше я стала избегать общения с людьми. И вроде бы никто не обратил на это внимания.

Я сидела и подыскивала причины, чтобы отказаться подменить Баумарда. Но не нашла ни одной.