Загадка отца Сонье - Вадим Сухачевский Страница 22

— …Однако, — вмешался в разговор епископ Бьель, как у них было заведено, начиная фразу последним словом оборванной фразы своего племянника, — превосходный виноград! Право, его вкус помешал мне внимательно слушать тебя, мой мальчик, о чем, право, нисколько не жалею. (А плут он изрядный, этот епископ, подумал я. Виноград и вправду поклевывал изредка, но еще и как при этом слушал! Лишний раз шелохнуться не смел, чтобы чего не пропустить мимо ушей!) Видимо, не только этот чудный виноград, но и мой духовный сан тому причиной, — продолжал он. — Некоторые слова и некоторые фантазии просто-напросто не проникают в мои уши. Впрочем и тех буквально нескольких слов, что все-таки проскользнули, мне довольно для вывода: ты ступаешь, мой мальчик, по опасной тропе. Ты же сам тут недавно говорил, что некоторые тайны – губительны. Боюсь, ты двигаешься как раз к той границе между дозволенным и недозволенным, переступать которую не дозволено никому, кто создан из плоти и костей. Это тебе не детские забавы, наподобие спиритических сеансов… И еще одно предостережение. Ты тут – во всяком случае, мне так показалось (возможно, по глухоте) — пытался изложить тайну нашего друга кюре во всем ее объеме. Уверяю тебя, мальчик мой, великие тайны мира не должны перелагаться на столь несовершенный и не предназначенный для них язык слов. Это все равно, что пытаться переложить на язык слов… ну, скажем, запах розы. Согласитесь, господин Малларме, — обратился он к поэту, — что сие не по силам никому.

И тот отозвался:

— Да, пожалуй, наш язык слишком скуден и несовершенен для этого.

— Видишь! — обрадовался епископ. — Кроме того, это такое же неблагодарное занятие, как растарабанить всем про тайные пассы престидижиатора, только занятие гораздо, гораздо более греховное. Ибо в первом случае ты всего-навсего уничтожишь фокус, а во втором посеешь сумятицу в душах, а что пожнешь, чем это в конце концов обернется, неведомо, кроме Господа, никому… Нет, я не призываю тебя умолкнуть, я лишь хочу по праву своего старшинства дать один совет. Хочешь говорить о тайне господина кюре – говори. Но зачем же расписывать ее во всех подробностях, со всеми там, кажется, (я прослушал) Граалями, Меровингами… Называй ее просто тайной, право, так будет лучше. Так же как запах розы лучше всего называть просто запахом розы, не раскладывая его, как это делают химики, на молекулы.

— Как замечательно сказано! — воскликнула госпожа Кальве. — Вы просто поэт, монсеньор! Вам, мой маленький Метерлинк, — обратилась она к молодому господину Морису, — долго еще надо писать свои стихи, чтобы так образно это выразить. И, продолжая, монсеньор, ваши слова, скажу, как певица, знающая свое дело: пение надо называть просто пением, не раскладывая его на колоратуры, как это делают некоторые наши музыкальные горе-критики… Я вот сейчас… — Она вспорхнула и, как мне показалось, ни разу не прикоснувшись туфельками к полу, как бабочка, стремительно очутилась возле рояля. Она даже крышку успела открыть и поманить пальцем музыканта Дебюсси – видимо, вправду петь вознамерилась. Я едва ли не возненавидел ее в тот момент, настолько мне хотелось дослушать то, что рассказывал господин Хоффе, до конца.

Но епископ Бьель не заметил (или умело сделал вид, что не заметил) этого ее воздушного передвижения. Видимо, ему не меньше, чем мне, хотелось все дослушать, однако же так, чтобы не уронить своего высокого сана. По-прежнему обращаясь к племяннику, он сказал:

— И если, мой мальчик, ты учтешь мои слова, то уверяю, рассказ твой окажется гораздо более занятным. Вот, например, о тамплиерах… Тут, кстати, и греховного меньше: я слышал, в Ватикане даже бродят слухи, что с них когда-нибудь снимут их грехи… Итак – чту там твои тамплиеры?

— …Тамплиеры… — по фамильной традиции с того же слова начал господин Хоффе. — Что ж, о тамплиерах. Принято думать, что их уничтожение связано с тем, что король Филипп опасался их нарастающей силы в Лангедоке или ненавидел кое-кого из них лично, или же просто позарился на их сказочные богатства. Или, в самом деле, верил, что они нашли философский камень и хотел пытками вырвать его секрет… Едва ли. И зачем бы тогда было папе Клименту одобрять разгром верных ему рыцарей-монахов?.. Нет, я думаю, все дело как раз в той самой тайне Грааля… — Он слегка покосился на епископа и сказал: — Не будем, в самом деле, распространяться… Но дело было в Тайне, это не вызывает у меня никаких сомнений. Однако и под самыми страшными пытками они не выдали Филиппу ничего. Да и не думаю, что сама Тайна так уж интересовала Филиппа, не исключаю, что он ее и так знал. Просто он, с согласия папы Климента, хотел, уничтожив тамплиеров, с корнем выкорчевать ее из этого мира.

— И что ж, она так и умерла? Или, по крайней мере, уснула почти на шесть веков, до той поры, пока отец Беренжер не раскопал эти свитки? — спросил господин Клод.

— О, нет! — воскликнул епископский племянник. — Подобные тайны, коли уж они впущены в наш мир, не умирают. И засыпать им не позволительно. Они просто тщательнее прячут от посторонних глаз входы в свои чертоги и те тропы, которыми продолжают расходиться по миру. Именно так произошло и с этой Тайной. Да, тамплиеры погибли. В большинстве своем. Однако – не все, далеко не все! Тайна, если не считать этих свитков, до поры до времени покинула Лангедок, но не на нем же одном свет клином сошелся! Мир наш велик, а Тайна вездесуща, и, поверьте, она найдет для себя немало других чертогов, где спрятаться.

— Но – каким образом? — спросил все тот же господин Клод Дебюсси.

— Тут надобно отдать должное все тому же Жаку де Моле, последнему тамплиерскому магистру, — ответил господин Хоффе. — Вероятно, тоже не обошлось без некоего просветления свыше. Готов поклясться, он так или иначе предчувствовал скорый конец – и свой, и своего ордена. Этого он не в силах был предотвратить, но не мог он также допустить и гибели Тайны, хранителем которой себя считал. И вот (это уже мои собственные изыскания) перед самым крушением ордена он рассылает в разные концы земли своих эмиссаров, самых доверенных и ученых рыцарей-монахов ордена – в Шотландию, в Ирландию, на Мальту. Более они в Лангедок, насколько известно, не возвращались. Что же они везли с собой? Вряд ли только приветствия и наилучшие пожелания.

— Они везли с собой Тайну! — догадалась госпожа Кальве.

— Вы удивительно догадливы, — сказал молодой Хоффе (интересно, один ли я заметил ироническую улыбку на его губах?) — Да, таково и мое предположение… — при этих словах он сделал интригующую паузу.

— Ну, а дальше что? — спросил молодой Дебюсси, самый нетерпеливый.

Господин Хоффе, продолжая всех томить, долго раскуривал сигару, и лишь когда все присутствующие, даже задумчивый и погруженный в себя господин Малларме, устремили на него взоры, продолжил:

— Что касается ирландского следа, то тут не скажу вам ничего – специально не изучал. Шотландцы превратили все это в масонство… — Тут епископ Бьель немного поморщился, и его племянник поспешил вставить: — То есть, в конечном счете, в некую салонную забаву, в пасквиль на столь величественную Тайну. Хотя, — прибавил он, — вероятно, и в масонстве мы все-таки при желании можем обнаружить некоторые ее отголоски. Наиболее плодотворным оказался мальтийский след. На Мальте располагался орден Госпитальеров, также рыцарей-монахов, а уж они-то умели не растрачивать такое богатство по пустякам. Можем быть уверены, что там-то уж эта Тайна хранилась надежнее, чем даже золото в их сундуках. И так она хранилась там пятьсот лет… Но… — вздохнул он, — ничто не бывает вечным в этом мире. Спустя без малого пятьсот лет наша гордость Франции, наш славный император Наполеон Первый захватил Мальту, тайны его если и волновали, то куда более приземленные, и он попросту, ничтоже сумняшеся, разогнал с острова рыцарей-монахов вместе со всеми их мистическими тайнами. И на сем… — он снова сделал паузу.