Тень гоблина - Валерий Казаков Страница 22

Не случись тогда, за год до трагедии, того скандала с законодательным собранием края, он, как и всегда, сел бы в вертолет напротив губернатора и, скорее всего, разделил бы его участь. Однако жизненные дороги это одно, стежки судьбы — совсем другая материя, а здесь так совпало, что и земные, и небесные их пути разошлись, а время и работа быстро перемели их заносами взаимных обид и отчуждения.

А тогда, весной двухтысячного года, казалось бы, на ровном месте грянула настоящая гроза. Еще не завершилась затянувшаяся война за Есейский металлургический комбинат, главный смутьян и по совместительству народный депутат, томился в следственном изоляторе с поэтическим названием «Белый лебедь», заксобрание края металось, как хитромудрая девица, желающая и рыбку съесть и, как говорится, на липку влезть. Вот тогда в Есейск и приехали столичные журналисты, которым Малюта, комментируя сложившуюся ситуацию, и охарактеризовал местный законодательный орган как «зоопарк партийных идей», а народные избранники, как и подобает глуховатым, но нахрапистым, единодушно заголосили на все лады: «Да что же это такое делается, люди честные да бесчестные? Вы же все слышали, как нас только что оскорбил московский чиновник, чужой и пришлый в наших местах человек! Ату его, ату! Вы только вдумайтесь, сограждане! Он назвал всенародно избранную власть зоопарком! Зоопарком, то есть зверинцем, а мы, ваши верные слуги, обрели в его устах статус зверья! Доколе же мы все это терпеть будем? Вон его, вон!» И пошла писать губерния! И полетели письма-доносы в самые высокие инстанции. И даже до самого только что избранного гаранта пытались достучаться, дабы известить о таких безобразиях. Благо, Малюта возглавлял областной избирательный штаб нового президента и недавно был им лично обласкан и награжден похвальным листом, так что все обошлось. Он не первый год в Есейске «царевым оком» сидит, и уж, наверное, знает, кто и чего там стоит и кого как следует характеризовать. Однако, учитывая появление федеральных округов и известную говнистость народных избранников, губернию ему все же лучше сменить. И от пошедшего в разнос Плавского подальше, и избранцы успокоятся. Таким был всевысочайший вердикт президентской канцелярии.

Малюта, не без горечи уехал в соседнюю область, перевез семью, начал помалу отлаживать сложную бюрократическую систему сдержек и противовесов, когда-то изобретенную предыдущим российским президентом. Хотя вряд ли тот был в состоянии придумать хоть что-то путное самостоятельно, скорее всего ретивые помощники, видя дикий разгул суверенизации и полное отсутствие у бывшего обкомовца государственной воли, наскоро сляпали институт областных полпредств, наделив его функциями комиссаров Троцкого, уполномоченных Дзержинского и всесилием первых секретарей обкомов недавно разбежавшейся партии. Создать создали, но сразу же испугались: «А вдруг как отвяжутся царевы опричники, да слишком на себя одеяло потянут? Или того хуже — на сторону губернаторов переметнутся, а те все больше и больше свобод да суверенитетов потребуют? Что тогда будет, кому отвечать?» И понеслась кривая в щавель — реорганизация за реорганизацией, куратор на кураторе, выволочка за выволочкой. Довели все, как всегда, до полного абсурда. Высший чиновник, назначаемый на должность первым лицом государства, был фактически оттеснен от этого самого лица и де-факто подчинялся мелкому клерку из аврально созданного управления.

Но все это было так давно и столько всего изменилось, что и подумать страшно. Все в прошлом, а сейчас только обледенелая дорога, дикие горы и смутные, рвущие душу мысли…

Малюта убрал от лица ладони и, щурясь от только что выглянувшего откуда-то сбоку солнца, взглянул на крест. Отполированная до восковой желтизны древесина, местами покрытая ледяной коркой, переливалась разноцветными бликами. Весь склон у подножья этого незамысловатого символа жизни и смерти был словно кем-то старательно перекопан. Ночной снегопад слегка припорошил многочисленные бугорки и ямки.

«Что за чертовщина?..» — Малюта опустил тонированное стекло и поправил очки. Оказалось, что весь огромный косогор был уставлен сотнями занесенных ночной метелью венков и корзин с цветами. Из-под снега то там, то здесь проступали, как кровавые пятна на госпитальных бинтах, непокорные гвоздики, пунцовые от скорби розы, репейникоподобные разнокалиберные георгины и еще какие-то неестественно огромные не то маки, не то застывшие, будто стеариновые, тюльпаны. Дужки корзин, лапник венков, всевозможные подпорки, опрокинутые и растерзанные ветром, словно руки погибших солдат в белых маскхалатах, тянулись к кресту, к небу или просто торчали куда-то в сторону, являя собой протяжную, тоскливую картину.

«Наверное, это наши наивные мечты, несбывшиеся помыслы, почти юношеские порывы и нереализованные надежды собрались сюда со всех концов тихо умирающей русской земли, чтобы принять последний бой и погибнуть вместе со своим непутевым командиром. Что за белиберда лезет тебе в голову?» — Малюта вылез из машины, выгреб с заднего сиденья большую охапку чуть подвявших за долгую дорогу гвоздик и, стараясь ступать осторожно, обходя знаки чужого уважения, медленно побрел к месту падения вертолета, обозначенного искрящимся крестом…

2.

После разгона непокорного Совета национальной стабильности и отставки Плавского, Малюта Максимович Скураш не стал ни на кого доносить ради сохранения собственной должности, как ни просил его об этом, сначала по-дружески, а потом и без стеснения стращая всяческими бедами, Иван Петрович Моргалкин — внук великого десантника, отцу которого Плавский, восстанавливая историческую справедливость, выбил звание героя России лет через десять после совершенного подвига. Только внук, к сожалению, вышел — ни в деда, ни в отца. Так, чертополох какой-то. Полизаблюдничал одно время на Старой площади, ничем себя особым не проявил. Однако кое-какие связи наработал и, подхваченный одной из близких к трону финансовой группой, очутился в сенаторском кресле, где и поныне просиживает штаны, свято соблюдая интересы своих хозяев.

Одним словом, после непродолжительной беседы в кадровом органе, затолкали Скураша в положенный годичный отстой без сохранения денежного довольствия, но корку с росписью всесильного в то время Чабейса почему-то оставили, забыли, скорее всего.

К своему изгнанию из касты неприкасаемых Малюта отнесся философски, а жена и вовсе радовалась, мужа дома чаще видела. Памятуя цитату из белорусского классика: «Панства з ранку ня ймеув, не чакай пад вечар…», он не без удовольствия вернулся к своему привычному состоянию «вольного стрелка». Профессии этой не найти ни в одном справочнике, но она существует и процветает, возможно, под другими названиями, однако суть ее остается неизменной — в частном порядке и за приличные гонорары оказывать услуги все же той же верхушке государственных управленцев. Как-нибудь на досуге понаблюдайте за поведением больших государственных мужей, от сановного рыка которых так много зависит в нашей жизни, и вы обязательно обратите внимание на странных людей, вольно слоняющихся по залу во время важных совещаний, передающих председательствующему некие записки, а то и впрямую шушукающихся с сановным начальством. Шепнул такой человек что-то в высочайшее ушко, и совещание пошло совсем по другому руслу. Вот это и есть «стрелок», или даже «бригадир стрелков», негласного коллектива приватных экспертов и советников, фамилий которых нет ни в каких штатно-должностных расписаниях. Люди эти сродни литературным «неграм», а именно тем, которые тоннами кропают за разномастных Бурининых — Осининых их ходовую макулатуру. Правда, в отличие от последних, эти мудрецы огребают неплохие деньги и официально трудятся в различных научно-исследовательских институтах, хитромудрых гуманитарных фондах, на счетах которых оседает немалая часть довольно серьезного в последнее время отечественного бюджета. И все чин-чинарем, ни один прокурор носа не подточит. Да и что ему точить, когда у генерального своих внештатных советчиков целая орава.