Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев Страница 23

В комнате стояли большие амфоры [72] сразличными винами — рейтским, фалернским, велитернским и даже одна амфорацекубского, предназначенного для самых почетных гостей Эвхариста.

Еще одно помещение находилось справа от большой комнаты, итуда вела совсем незаметная маленькая дверь, о существовании которой неподозревали даже многие завсегдатаи таверны. В этой комнате жил сам хозяин. Изнее можно было выйти на улицу с противоположной стороны, и поэтому ею частопользовались те, кто хотел избежать ненужной встречи с преторианской стражей.

Сегодня вечером за столами расположилось десятка три веселокутящих римлян. Напрасно было бы искать среди собравшихся добродетельных мужейи доблестных защитников Рима. Здесь в большинстве своем сидели те, ктонесколькими днями раньше трусливо и подло резал женщину при тусклом светеночного светильника. Те, кто любил проводить жизнь в душных помещениях таверн икабаков, не пытаясь защитить с мечом в руках те блага, которые они имели. Те,кто давно предал забвению основные нормы морали и этики, нормы поведения вобществе. Среди собравшихся было и несколько женщин, таких же распущенных иразвратных, как и все остальные.

Вино, которое пилось неразбавленным, быстро превращало людейв опустившихся скотов.

Катилина пил, почти не пьянея, и его мрачный взглядвспыхивал, когда он слышал очередную реплику одного из своих друзей. Лентул,пришедший с ним, уже успел рассказать о сегодняшнем происшествии, и собравшиесягромко смеялись, слушая рассказ претора о сожжении постамента богов и свержениистатуи Юпитера.

— Этот жрец мучился, как Геракл, прикоснувшийся к кровиНесса, [73] — громко хохотал Лентул, уже успевший оправиться отиспуга и теперь стремящийся взять реванш за свое недавнее смятение.

— Ему, наверное, не хватало его Деяниры, — вторилему, гогоча, Цетег.

— Представляю, сколько священных повязок [74]заготовит он для того, чтобы умилостивить богов, — закричал с другойстороны Габиний, и все собравшиеся снова громко расхохотались.

— Скорее он пропахнет чесноком, как торговецпряностями, — добавил, давясь от смеха, Цетег, и все снова засмеялись.

— Эвхарист, прикажи подать еще вина. И чтоб оно было нехуже прежнего, — грозно прокричал Лентул.

— Конечно, конечно, — проворно склонился грек, —мое вино пил даже Сулла Счастливый, когда однажды посетил мою таверну. Сам МаркКрасс, да хранят его боги, пьет мое фалернское.

— Он отдает его своим рабам, подлый обманщик, —негодуя, закричал Цетег, — неси быстрее, а то я посажу тебя на вертел вместогуся, которого ты так неудачно поджарил.

Грек, продолжая улыбаться, поклонился и быстро исчез задверью. Через мгновение показались слуги Эвхариста, вносившие новые кувшины свином. Наполняя их в другой комнате, проворный грек подмешивал в вино немноговоды, и, конечно, им менее всего двигало чувство заботы о своих клиентах.

Вибий, сидевший на самом краю скамьи за одним из столов, несводил глаз с Семпронии. Вот уже несколько дней он неотступно следовал за ней,дежуря у дверей ее дома. Она замечала это навязчивое любопытство, но неподавала виду, словно пытаясь еще больше разжечь чувства юноши. К своимтридцати годам она уже дважды выходила замуж и дважды разводилась, причем вобоих случаях инициатором разводов была она сама. Имея уже взрослых детей, Семпронияв свои годы выглядела настолько хорошо, что за ней увивались многие римляне,стремящиеся снискать ее расположение. Среди ее поклонников, как утверждаламолва, были даже Марк Красс и Децим Силан. Высокого роста, скуластая, сгорящими темными глазами и чуть изогнутым носом, она скорее походила науроженку Сирии или Египта, чем на истинную римлянку. Большой чувственный ротпридавал чертам ее лица необъяснимую прелесть и делал ее еще болеепритягательной для мужчин.

Сидевший рядом с Вибием Габиний, заметив горячие взглядымолодого человека, толкнул его ногой и спросил:

— Что, хороша Семпрония?

— Она прекрасна, как Венера, клянусь Аполлоном, —прошептал Вибий.

Габиний визгливо расхохотался.

— Скорее как Прозерпина, богиня преисподней. Она жепервая развратница Рима. Здесь за столом нет мужчины, не переспавшего с ней.

— Перестань, — побледнел Вибий, — перестань,или, клянусь Марсом, я разорву тебя на части, — при этом он сжал своиогромные кулаки, и испуганный Габиний почел за благо умолкнуть.

Семпрония, сидевшая на другом конце стола, недалеко отКатилины, не слышала слов Габиния. В самой женщине уже давно жила единственнаястрасть, владевшая ею безраздельно. Она, отвергая десятки римских мужей иотдающаяся другим десяткам, полюбила странной, дикой, неистовой любовью, какмогут любить только очень распутные женщины, полностью отдающиеся своимчувствам. Когда сильно любит девушка, непорочная в своей чистоте, она зачастуюсама открывается своему избраннику, становясь дерзкой до безрассудства. Нокогда страсть овладевает распутнейшей из женщин, та вдруг становится робкой,как девушка, не решаясь применить весь арсенал испытанных средств, сделатьпервой признание тому единственному, который может составить смысл еесуществования, ради которого она пойдет на любые унижения. В мучительной любвипадших женщин есть что-то величественное и омерзительное одновременно.

Внезапно налетевшая страсть захватила Семпронию, и она ужене могла встречаться со своими многочисленными поклонниками, ибо безумный образКатилины встал перед ее глазами и заслонил весь остальной мир.

А для Вибия весь мир сошелся сейчас в этой дерзкой ибесстыдной женщине, сидевшей недалеко от него в мрачной таверне и громкосмеявшейся над очередной колкостью Лентула. Катилина не обращал на нее никакоговнимания, занятый своими мыслями, почти не реагирующий на происходящее вокруг.

И каждый раз, когда страшный взгляд Семпронии останавливалсяна Катилине, на другом конце стола вспыхивал не менее страшный взгляд Вибия.Течение человеческой жизни во все времена напоминало комедию страстей, вкоторой все роли распределены заранее.

Неожиданно Цетег, сидевший с другой стороны Вибия, вскочилна скамью и высоко поднял чашу.

— Выпьем за Катилину, — прокричал он, — заего победу на выборах! За нашу победу! И пусть Юпитер, Марс и Сатурнпокровительствуют нам. — С этими словами он сильно ударил себя в грудьлевой рукой и, обращаясь вверх, к закопченному потолку таверны, добавил: —Слышишь, Юпитер, благой и великий, или каково бы ни было твое имя, угодноетебе, я пью за нашу победу!