Агасфер. В полном отрыве - Вячеслав Каликинский Страница 23

В пустом вестибюле Манасевич-Мануйлов на ходу стянул с плеч мокрый плащ, бросил его на перила первого лестничного марша, бросив унтеру через плечо:

– Почисти, что ли… Просушить все равно не успеешь…

– Слушшш, вашш превосходительство! – подхватив плащ, унтер проводил посетителя недобрым взглядом, прошипел вслед. – «Превосходительство»! Тьфу! Надворный советник, а попробуй не назови – рад не будешь! Какую власть при департаменте заимел, «бугор» проклятый!

Полковник Николай Леонидович Кременецкий, исполняющий должность начальника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка по Санкт-Петербургу с прошлого года, о визите Манасевича был предупрежден из Департамента полиции еще по телефону, поэтому не слишком приятного гостя встретил у лестницы на втором этаже. Тот, словно чувствуя скрытую неприязнь, холодно кивнул в ответ на приветствие, последние ступеньки преодолевать не стал, осведомился:

– Привезли голубчика? В подвале? Ну, проводи, что ли! – И, развернувшись, начал спускаться вниз.

Кременецкий кашлянул:

– Не по этой лестнице, Иван Федорович! Извиняйте, придется подняться! Прошу за мной!

Пройдя длинным коридором второго этажа, Кременецкий распахнул неприметную дверь на черную лестницу, ведущую в подвал бывшего пушкинского дома, где были наскоро оборудованы несколько камер для задержанных преступников. Обогнав посетителя, пошел по коридору и остановился у железной двери, возле которой дежурил второй унтер.

– Открывай!

– Погоди, братец! – Манасевич, прежде чем заходить в камеру, прильнул к глазку, оценивая содержащегося там «подмастерья» [20], привезенного по его приказу из Москвы. Разочарованно пробормотал, отступая от двери. – Да это карлик какой-то цирковой! Отпирай! И ведро воды приготовь…

– Я полагаю, что тут вам не потребен? – осведомился Кременецкий, догадываясь о том, что будет происходить в камере – был наслышан!

Буркнув в ответ что-то неопределенно, Манасевич шагнул в камеру, остановился напротив соскочившего при виде начальства уголовника. Оглядел карлика с ног до головы, приказал:

– На стул становись. Я люблю, чтобы глаза в глаза… Живее!

Дождавшись, пока карлик вскарабкается на стул, надворный советник снова оглядел задержанного с большой головы до коротких кривых ножек.

– Имя? Кличка?

– Сроду Крохой-Матехой кликали, господин начальник! Ту вашему благородию и имя, и кличка мои…

– Давно ли по «куклимам» [21] работаешь?

– Сызмальства научен, господин начальник.

– Английский паспорт для господина литератора сделал? Для господина Дорошевича?

– Мне побоку – для кого, господин начальник! Велел старшой наш сделать – я и сделал.

– Хорошо сделал? Качественно? Не засыплется на границе человек с твоим «куклимом»?

– До сей поры претензиев не было, господин начальник. Потому мне старшой и велел человеку помочь…

– «Претензиев»! – передразнил Мануйлов, – паспорт-то английский! Языкам обучен?

– Знаю мало-мало, господин начальник.

– Знаешь, говоришь? – Мануйлов вытянул из кармана кожаные перчатки с нашитыми на фаланги пальцев свинцовыми полосками. – Quel âge as-tu, la punaise pervers? [22]

При виде перчаток Кроха-Матеха заметно побледнел, переступил ногами:

– Quarante ans dans l'année à venir sera. Battre les aurez, monsieur le chef? Après tout, j'ai tout dit… [23]

– Не бить, а учить! – развеселился надворный советник. – А может, и не стану – как разговор пойдет. Вот скажи, клоп, сколько ты за паспорт тот с господина литератора взял?

– Ни копейки не взял, господин начальник, – Кроха не спускал расширенных глаз с перчаток, которые Манасевич медленно натягивал на руки. – Уважают его на Хитровке за правду, за честность, за книжку его про Сахалин…

– Уважают, говоришь? И ты уважаешь? А что ж сдал господина литератора со всеми потрохами? А? Тебя же по другому делу замели, клоп поганый!

– Мой грех, господин начальник! Я ведь перед тем, как за паспорт настоящий браться, руку на черновичках набивал. И не выбросил те бумажки, будь они прокляты! А ваши, сыскные московские, нашли их. И взялись за меня…

– А ты и соврать не мог, уважаемого человека сдал, – продолжал веселиться Манусевич. – Вот отпустим тебя – как полагаешь, что с тобой обчество ваше блатное сделает?

– Могут и убить, – пожал плечиками Кроха. – А может, и с пониманием отнесутся: знают, как сыскари московские допрашивать умеют! Про мать родную расскажешь то, чего сроду и не было!

– И как же тебя допрашивали? – прищурился надворный советник. – Ну-ка!

– Как? Собрали все дерьмо с камер, из параш, меня за ногу подвесили и макать стали в то дерьмо, – угрюмо признался Кроха. – Все расскажешь, чтобы не помереть в говне-то…

– Ай-яй-яй! Государевы слуги – и в говно макать человека! – покрутил головой Манусевич. – Не врешь, клоп? Не возводишь напраслину на людей?

– Вот вам крест святой! – Кроха размашисто перекрестился и тут же, только успев ойкнуть, слетел от удара надворного советника с табурета.

Полежав, пощупал ручками зубы, глухо спросил:

– За что, господин начальник, убогого калечишь?

– А ты Бога с говном не смешивай, поганец! – с готовностью пояснил Манасевич. – Ладно, вставай, хватит валяться! Не буду больше бить! На кого описание владельца в паспорте подогнал?

– Я же все написал, господин начальник! – карлик с трудом поднялся, по-прежнему щупая зубы. – Имя в паспорте прежнее осталось – Персиваль Палмер. Только настоящий Палмер волосы светло-русые имеет, и ростом пониже будет. А в новом описании чернявый господин значится. Брови прямые. Особую примету вписал – давний шрам на кисти левой руки, около четырех дюймов [24]. Я и рисунок сыскным вашим представил – господин Дорошевич мне фотографию приносил. Вы спросите, господин начальник!

– Ладно, черт с тобой! Живи, клоп! Только я бы на твоем месте в Златоглавую возвращаться погодил бы, – Манасевич стянул перчатки. – Подписку о сотрудничестве дашь?

– Как скажете, господин начальник…