Ящик Пандоры - Фридрих Незнанский Страница 23

— А теперь извини за нескромный вопрос: что ты тут на кухне делаешь в три часа утра, когда в твоей постели Ирка одна томится? По ее глазам видел, что у вас все в порядке.

— Я тут одну штуку читал, вернее, слушал, об «антикварных делах». Но пока это, извини, секретное дело. Мне Меркулов дал.

— И что же это такого там секретного? Что прокуратура, милиция и комитет руки нагрели хорошо на антиквариате? Так это ежу известно. Ну, секрет так секрет. У меня вот тоже имеется один секрет на ту же тему, который я тебе с большим удовольствием открою. Я Ромку Гончаренко взял в разработку. У него жена в торговле, слухи такие, что они особняк строят на наворованные ею денежки. Только на ее товаре особенно не разживешься: она работает в магазине технической книги, продавцом отдела «Гидравлика». Если она украдет все книги по этому предмету, то хватит как раз на унитаз.

— Дались тебе унитазы, Слава.

— Потому что дело имею в основном с говном. Так вот, Гончаренко ведет «антикварное дело». Комитетчик этот, Бобовский, которому мы шишку на черепе присадили, что-то вынюхивал. Но всю -эту штуку нужно раскрутить очень осторожно, поэтому я займусь этим сам, один, не дай Бог — проявимся, все дело провалим. У меня, старик, такое ощущение, что вот-вот я соединю какие-то проволочки и лампочка загорится.

— Или короткое замыкание — ба-бах!

* * *

К трем часам утра выяснилось, что красота и талант не имеют ничего общего с обыкновенным женским счастьем, а зачастую являются прямой причиной несложившейся жизни. Единственное преимущество Ники перед Анной заключалось в маленьком, сопящем на раскладушке существе по имени Кешка, которое поднимет их обеих в семь утра с требованием идти кормить уток в Богородском пруду, ехать к бабушке за оставленным там трехколесным велосипедом, приделывать оторванное колесо к купленному вчера грузовику, и все это придется проделывать Анне, потому что в девять у Ники,— то есть, конечно, не у самой Ники, а у министра Шахова,— встреча, на этот раз с представителями западногерманской фирмы «Сименс», а у Ники, кроме кембриджского английского оказался в активном состоянии немецкий, и не какой-нибудь, а «хохдойч», а в десять — прогулка на теплоходе с иностранными гостями. Но не было желания идти спать, потому что невыясненной осталась куча вещей: как переделать Аннино чесучовое платье на Нику, где достать на обед мяса и тому подобные проблемы, решение которых надо было совместить с утками, грузовиком и велосипедом, и Анна никоим образом не соглашалась проигнорировать что-либо из этого списка. Мало того, она настаивала, чтобы сейчас же был признан непреложным факт — Нике надо устраивать свою жизнь. И это не было философской абстрактностью, а прямо вытекало из Никиной информации о прошедшем дне, проведенном в обществе министра.

— Нет, ты мне все-таки скажи, что он говорил — конкретно,— выпытывала Анна, орудуя ножницами и сантиметром.

— Не говорил, намекал.

— Намекал — насчет чего?

— Ну, что сейчас хорошо за городом.

— Чего ж тут намекать, конечно, хорошо.

— И что надо выбрать свободное время и поехать куда-нибудь.

— Вдвоем?

— Я не уточняла.

— Уф...

— Аня, дело не в том, что он говорил. Он на меня смотрел... с интересом.

— С интересом можно и футбол по телику смотреть.

— Как будто мы одни в зале, в студии, в кабинете.

— Ну, а ты?

— А я... я ничего. Делаю вид, что не слышу и не вижу.

— Вот-вот. Я лет пятнадцать тому назад тоже так, делала вид. А он взял и женился на моей подруге... Давай примерим... А ведь неплохо! Сейчас носят широкое, можно не убавлять по ширине... Но главное-то, как он тебе?

— Я не знаю. Понимаешь... старше он меня раза в два.

— Это всё отрицательные факторы. А положительные?

— В нем есть притягательная сила. Мне кажется, он хороший человек.

14 августа, среда

— Извините великодушно, Александр Борисович, я, кажется, не вовремя? Если вы заняты, я могу в коридоре обождать.

Элегантный мужчина, с мягкими чертами интеллигентного лица, подтянутый, благоухающий и какой-то бодро-застенчивый. Привлекала внимание какая-то странная моложавость лица. Несколько озадаченный, Турецкий поспешил извиниться:

— Простите, Владлен Михайлович, ото оторвал вас от дел. Садитесь, куда вам больше нравится. В кресло, на диван. Я обещаю, что долго не задержу.

«Что это я начал перед ним рассыпаться?» — подумал было он, но Бардин проникновенно сказал приятным тенором:

— Что вы, Александр Борисович, сколько надо, столько и держите. Для меня, к счастью, все давно уже кончено, но ваша обязанность — я понимаю — выполнять указание начальства, если оно даже не... совсем объективно, так скажем. Я ведь понимаю, что инициатива возобновления следствия принадлежала не вам. Что, вскрылись какие-то новые обстоятельства в деле Татьяны?

— Вы правы. Возникли новые обстоятельства. Поэтому, только поэтому, Владлен Михайлович, было решено возобновить следствие.

Тонкие брови Бардина поползли вверх, как будто он был очень озадачен таким предложением следователя и как будто даже обиделся.

— Сначала необходимые формальности. Ваше имя, отчество, фамилия...

Бардин послушно отвечал на вопросы, но с какой-то удивленной интонацией в голосе. Турецкий взял пачку сигарет, предложил Бардину. Тот закурил, затянулся, поморщился — «Столичные» были ему явно не по душе. Взгляд его, скользивший по предметам на столе, переключился на лицо следователя.

Турецкий слушал его вполуха. Все это уже было известно из протоколов Бабаянца. Родился, учился, работал, женился... И вот первая фраза, не зафиксированная ранними протоколами:

— ...Я встретил девушку, в которую страстно влюбился. Татьяна узнала о Нелли, и вот... Меня подозревали... подозревают в убийстве Тани, но никто не знает, как я казню себя сам. Да, я виноват в ее смерти. Но чем измерить мою вину? Если вы, Александр Борисович, будете идти по стопам Бабаянца, то вы ни к чему не придете. Вы должны понять эту женщину — почти сорок лет, красотой она никогда не отличалась. И вот появляется Нинель, молодая, красивая...

Турецкий увидел, как сверкнули желтым огнем глаза бывшего министра. Но Турецкий не разделял его восторгов по поводу мускулистой Галушко.

— ...звезда мирового спорта. She is so beautiful...— неожиданно сказал Бардин по-английски.

Турецкий видел, что тот неподдельно волнуется. Бардин налил себе воды из графина, выпил залпом.

— Какая у вас вода теплая,— осевшим голосом сказал он.— Но это ничего, ничего...

Он взял сигарету со стола. Ноздри его прямого носа вздрагивали при каждой затяжке.