Возмездие Эдварда Финнигана - Берге Хелльстрем Страница 23

Ты же, черт побери, мертв.

Кевин Хаттон сразу же узнал человека на фотографии.

Лицо было на двадцать лет старше. Волосы короче, кожа бледнее.

Но это он. Никакого сомнения.

Хаттон открыл окно, высунулся на морозный январский воздух, зажмурил глаза, ему было холодно; он зажмуривал глаза, как делает человек, когда отказывается понимать.

Она махнула рукой.

Ему бы следовало петь, смеяться, может быть, плакать.

Но Эверт Гренс не мог.

За все эти годы он почти утратил надежду и вот теперь не знал, как быть, он чувствовал печаль, вину, утрату. Словно проклятие какое. Она махнула, и тем яснее стало все остальное. То, чего она по-прежнему не может делать. Чувство вины, которое он приучил себя не замечать, теперь преследовало его, Гренс не пытался увернуться, он сознавал свою вину, и она пятнала его теперь своим безысходным мраком.

Они принадлежали друг другу. Он сбил ее, удар пришелся по голове. Один миг — и все навеки застыло.

Он любил Анни.

Никого другого у него не было.

Сегодня вечером он не пойдет домой. Останется здесь, будет заниматься делом Шварца, пока глаза не устанут, а тогда уляжется на диван, уснет и проснется еще затемно, ему легче вставать в сумерках.

Гренс съел бутерброд с сыром из автомата, стоявшего рядом с кофейной машиной в коридоре; пластиковая пленка, в которую тот был завернут, казалась липкой — в масле, что ли.

Она провела отличный допрос, эта Хермансон. Шварц наверняка скоро проникнется к ней доверием. Странный тип. Словно пытается спрятаться от них, даже когда они сидят напротив и смотрят на него в упор.

В комнате было тихо. Тихо как никогда. Гренс посмотрел на полку на стене, на кассетный магнитофон и портрет Сив, но это не помогло, Анни махнула рукой, и музыке не осталось места в комнате. Так не годится. Никуда, никуда не годится, черт побери.

Такого с ним прежде не бывало.

Ее голос утешал его, наполнял собой комнату.

Но не сегодня. Не сейчас.

Йенс Клёвье постучал и распахнул дверь, приоткрытую наполовину. Лицо его раскраснелось: он быстро шел по коридорам, спускался по лестницам, торопясь сюда из своего корпуса «С». Он держал в руке пачку бумаг, только-только из факса, Эверт наверняка захочет прочитать их, поэтому он решил сам их передать, а потом вернется назад к своему письменному столу, ждать новых донесений.

Гренс дожевал бутерброд, смахнул крошки со стола и выкинул вместе с липкой пленкой в корзину для бумаг.

Пятница, 25 сентября 1988 года, 16.23 Направлен патрульный автомобиль 903 с инсп. Ковальски, ассист. Ларриганом и ассист. Смитом на 31 Мерн-Риф-драйв в Маркусвилле в связи со стрельбой.

Он посмотрел на тонкую стопку документов, насчитал пять штук и поднял их.

Мы сразу отметили, что входная дверь в дом не заперта. Портьера перед дверями задернута. В доме горел свет и было тихо.

Гренс прочел уже тысячи рапортов, написанных придурковатыми полицейскими ассистентами. Эти были, правда, американцы, носили другие имена и жили по другим адресам, но были такими же обстоятельными, так же боялись погрешить против заведенной формы, как и все остальные.

Гренс поднялся. Он не находил себе места. Мысли его занимало куда более важное событие, чем этот Шварц и его прошлое.

Она совершила то, что эти умники считали невозможным.

На это потребовалось двадцать пять лет, но она это сделала, и он это видел.

Он знал, что спешки нет, но не удержался: снова сел и набрал номер санатория.

— Гренс. Я слишком поздно звоню?

Короткое замешательство.

— Мне очень жаль. Но в это время вы не можете с ней поговорить.

Он узнал голос, который ему ответил.

— Вы же знаете, ей необходим сон. Она уже легла.

Сюсанна, молоденькая сиделка, которая учится на врача и которая поедет с ними на морскую прогулку. Он попытался говорить приветливо:

— Я хотел поговорить с вами. О нашей совместной прогулке в конце недели. Я просто хотел убедиться, что вам сообщили об этом.

Вздохнула она или ему показалось?

— Мне передали. Я поеду с вами.

Гренс извинился и положил трубку, может, она еще раз вздохнула, он не знал и предпочитал этого не слышать.

Согласно табличке у входной двери, дом принадлежал Эдварду и Алисе Финниган. В доме, состоящем из восьми комнат, был произведен обыск по так называемой С-методике.

Гренс снова взял американский факс и на этот раз прочел внимательнее, ведь он уже позвонил в санаторий: Анни спит, у нее все хорошо. Теперь он мог продолжать работать, искать того, кто некогда был Джоном Шварцем.

Дверь в спальню, которая расположена справа от входа, приоткрыта. Когда ассист. Ларриган попытался открыть дверь спальни, он обнаружил, что за ней лежит женщина.

Гренс наклонился ниже над листком.

Это предчувствие. Что-то начинается.

Он читал и постепенно понимал, что имел в виду Клёвье, почему он так запыхался, почему его отечное лицо было таким красным.

Ларриган вошел в комнату и, удостоверившись, что у женщины, в которую стреляли, нет никакого оружия — ни в руках, ни на теле, — крикнул, чтобы врач и санитары скорой помощи срочно вошли в дом. Ларриган успел отметить, что женщина лежала лицом вниз на правом боку. Ее глаза были полуоткрыты, и она чуть шевельнула головой.

Погибла женщина. Она тогда лежала на полу в доме в какой-то дыре под названием Маркусвилл и умирала.

Бригада скорой помощи на машине А 915 и врач Руденски вошли в дом несколько минут спустя, они немедленно подняли женщину и уложили ее на спину в холле. Потом они попытались оказать ей первую помощь, одновременно у женщины был констатирован слабый пульс. Через несколько минут женщину отправили в окружную больницу Пайка, куда она прибыла в 17.16. Поступившую зарегистрировали под номером 1988-25-6880.

Йенс Клёвье сказал, что ждет еще информацию. Материалы предварительного следствия, проведенного восемнадцать лет назад против человека, который теперь называет себя Джон Шварц и сидит в тюремной камере всего в паре сотен метров отсюда.

Эверт Гренс вдруг заторопился.

По-прежнему холодно.

Вернон Эриксен зло посмотрел на батарею, которая мертвым грузом висела на бетонной тюремной стене. Он мерз, следовало бы распустить заключенных на недельку, пока все не наладится и тепло не вернется в тюрьму Маркусвилла; они же не животные, заключенные, хоть народ там, снаружи, и высказывается иной раз в таком духе.

Хуже всего дела обстояли в восточном блоке и Death Row, который там находился. Приговоренные к смерти мерзли по ночам как собаки, а поскольку они не спали, то жизнь там была еще та, вечно орущий колумбиец и новичок в двадцать второй камере, который плакал уже вторую ночь подряд. Одного этого бы хватило с лихвой, но теперь, из-за чертова холода, и другие тоже подали голос, даже те, кто раньше и пискнуть боялся.