Стратегия Банкрофта - Роберт Ладлэм Страница 23

Та ночь, песчаный берег, залитый лунным светом: разбитые воспоминания валялись грудой острых осколков. Он не мог сложить их вместе, не порезавшись до крови. Битое стекло. Они с Иветтой резвились на песке. Чувствовал ли он себя еще когда-нибудь таким беззаботным? До того – вряд ли, и уж точно не после. У него перед глазами стоял образ Иветты, бегущей к нему по пустынному пляжу. Она была обнаженной, ее волосы, каким-то чудом сохранившие золотистый оттенок даже в серебристом свете луны, ниспадали волнами на плечи, а улыбающееся лицо лучилось блаженным счастьем. В тот момент Белнэп не обратил внимания на небольшую рыбацкую шхуну, стоявшую на якоре недалеко от берега. На две яркие точки, сверкнувшие на ней. Вероятно, это были вспышки выстрелов; а может быть, он вообразил, что видел их, уже позднее, когда пытался разобраться в том, что произошло у него на глазах: пуля пронзила Иветте шею, ее нежную, прекрасную шею, другая пуля пробила ей грудь. Обе пули были крупного калибра, и в сочетании они принесли мгновенную смерть. Вот только пули он тоже не увидел – лишь их последствия. Белнэп запомнил, как Иветта повалилась на него, словно собираясь обнять, и ему потребовалось какое-то мгновение, чтобы понять, что произошло. Затем он услышал рев – подобный отдаленному утробному рыку обезьяны-ревуна, подобный шуму прибоя, но только значительно более громкий, – и не сразу понял, что это такое.

Там, где красота, можно встретить смерть.

О похоронах, состоявшихся дома, в Вашингтоне, Белнэп запомнил в основном только то, что шел дождь. Священник что-то говорил, но у Белнэпа в голове словно отключили звук: он видел перед собой незнакомца в черном одеянии, с профессионально скорбным выражением на лице. У незнакомца шевелились губы – вне всякого сомнения, он читал молитвы и произносил обязательные слова утешения, но какое отношение имело все это к Иветте? Белнэп не мог отделаться от ощущения нереальности всего происходящего вокруг. Снова и снова он погружался в глубины сознания, пытаясь вернуть ту раскаленную докрасна правду, которую он испытал на коралловом рифе в тот последний день. Не осталось ничего. У него сохранилось лишь воспоминание о воспоминании, но само то воспоминание, которое было для него так важно, исчезло – или же забралось в скорлупу, став навсегда недоступным.

Не осталось ни Белиза, ни песчаного берега, ни Иветты, ни красоты, ни вечной правды; было лишь кладбище, тридцать с лишним акров воинственной зелени на берегу реки Анакостия. Белнэп сомневался, что, если бы не постоянное присутствие Джареда Райнхарта, у него хватило бы сил выдержать это испытание.

Райнхарт был незыблемой скалой. Единственной опорой, на которой держалась жизнь Белнэпа. Он стоял рядом с другом, скорбя по Иветте, но еще больше ему было жалко самого Белнэпа. Однако Белнэп не стерпел бы жалость ни от кого, и Райнхарт, почувствовав это, приправил сострадание сарказмом. «Кастор, если бы я не был уверен в обратном, – сказал он, обнимая друга за плечо и стискивая его с чувством, которое никак не вязалось с его словами, – я бы сказал, что ты приносишь несчастье».

Каким бы нестерпимым ни было горе Белнэпа, он даже смог изобразить мимолетную улыбку.

Затем Райнхарт посмотрел ему в глаза.

– Ты знаешь, я всегда буду рядом с тобой, – тихо промолвил он. И эти простые, откровенные слова были подобны клятве на крови, которую один воин дал другому.

– Знаю, – ответил Белнэп, чувствуя, как подступивший к горлу комок мешает ему говорить. – Знаю.

И это было так.

Нерушимые узы преданности и чести: и в этом тоже была глубинная истина. Именно эта истина должна была поддерживать Белнэпа в Риме. Обидевший Поллукса, берегись Кастора. Обидчики больше не могут чувствовать себя в безопасности.

Они потеряли право жить.

Лимузин «Мерседес-Бенц 56 °CЕЛ», подкативший к дому Андреа, показался ей до абсурда не к месту – длинный, обтекаемый, черный. На этой скромной улочке, застроенной небольшими домами с крошечными садиками, он выглядел таким же чужеродным, как и породистый арабский скакун. Но заседание попечительского совета было назначено на сегодня, а как объяснил Хорейс Линвилл, для того чтобы добраться до штаб-квартиры фонда Банкрофта, надо попетлять по проселочным дорогам округа Уэстчестер, не указанным ни на одной карте. Ну а заблудиться в самый первый раз – это будет совсем некстати.

К концу двухчасовой поездки водитель сворачивал с одной узкой дороги на другую такую же, – судя по всему, это были коровьи тропы, лишь недавно заасфальтированные. Андреа пыталась запомнить дорогу, сознавая, что повторить ее самостоятельно она все равно не сможет.

Катона, расположенная всего в сорока милях к северу от Манхэттена, представляла собой своеобразное сочетание сельского обаяния и богатства. Сама деревня, часть поселка Бедфорд, была словно декорацией к викторианской идиллии; однако все главное было сосредоточено в лесах вокруг. Именно здесь семейство Рокфеллеров владело просторным участком, по соседству с международным финансовым гением Джорджем Соросом и десятками других миллиардеров, предпочитающих держаться подальше от широкой публики. По какой-то причине самые богатые мира сего стремятся жить в Катоне. Поселок был назван в честь индейского вождя, у которого эти земли были куплены в начале девятнадцатого столетия, и, несмотря на всю свою пасторальную привлекательность, коммерческий дух, проявляющийся в покупке и продаже недвижимости, знаний и человеческих душ, с тех пор нисколько не ослабел.

Неровная дорога явилась испытанием даже для сверхмягкой подвески «Мерседеса».

– Прошу прощения за тряску, – извинился невозмутимый, предупредительный водитель.

Дорога проходила через бывшие сельскохозяйственные угодья, выведенные из обращения несколько десятилетий назад и с тех пор частично отвоеванные наступающим лесом. Наконец впереди показался красивый кирпичный особняк – красный кирпич георгианской эпохи, с углами и карнизами, отделанными белым портлендским известняком. Три этажа, остроконечная крыша с мансардой – здание выглядело внушительно, но в то же время без претензий.

– Какая красота, – тихо промолвила Андреа.

– Вот это? – Водитель кашлянул, словно скрывая смешок. – Это домик привратника. Главное здание в полумиле дальше.

При приближении лимузина секция черной чугунной ограды с коваными пиками сверху распахнулась, и машина въехала на аллею, обсаженную липами.

– О господи! – ахнула Андреа несколько минут спустя.

То, что издалека выглядело холмом, неровностью земли, вблизи оказалось огромным сооружением из камня и черепицы, старинным и необычным. Оно не имело ничего общего с привычным величием загородных особняков в английском стиле – ни готической каменной кладки, ни окон в частых переплетах, ни пристроек и внутренних двориков. Вместо – были одни простые формы: конусы, колонны, прямоугольники, выстроенные из дерева и местного песчаника. Палитрой естественных красок – богатой ржаво-бурой охры, сепии, умбры – объяснялось то, почему здание сливалось с окружающей местностью. Что только увеличило изумление Андреа, когда она, оказавшись совсем рядом, смогла оценить его в полной мере: необъятные размеры, изящество во всем вплоть до мелочей. Широкие овальные портики, зубчатые стены из бутовой кладки, чуть асимметричные формы. Огромное здание тем не менее было лишено выставленного напоказ хвастовства, поскольку размеры его казались творением природы, а не произведением человеческих рук.