Ненавижу - Анастасия Монастырская Страница 23

— Вот теперь чаек в самый раз. Эпоха гонений закончилась, мне даже Машку простили. Седина в бороду, бес в ребро, с кем ни бывает. Другие времена, Светка, наступают, свободные. Нюхом чую. Позвонками своими искалеченными от прогиба. Люби, кого хочешь, живи, с кем хочешь, говори, что хочешь.

— Паша… — она впервые так пронзительно и надрывно обратилась к нему, и он вдруг замер. — Я давно хотела спросить… Маша… она кто тебе… вам…

— Она мне всё, — тихо сказал Дальский. — Судьба. Страсть. Ненависть. Молодость. Надежда. Любовь. С ней живу. Захлебываюсь жизнью, но живу. И пока терпит она меня, все сделаю. А и после сделаю, когда прогонит.

— А я тебе кто? — пальцы беспомощно комкали салфетку.

— Ты? — он искренне удивился, явно не ожидая такого глупого и совершенно бесполезного — по-женски бесполезного — вопроса.

— Я.

— Что ты хочешь услышать?

— Кто я тебе? — упорно повторила Светлана Борисовна и подняла на него наполненные слезами глаза. Мигнешь, и расплескаешь. — Только честно ответь, Паша, а то устала ждать и надеяться.

Удивление. Недоумение. Раздражение. И без сочувствия. Привычная вещь подала голос. Лучше бы молчала.

— Никто, — и уже смягчая: — Ты — это ты. Я к тебе привык. И отвыкать не собираюсь. Но на большее…, ты, чего, надеялась?

— Всю жизнь.

— Могла бы и раньше спросить. Теперь бы замужем уже была.

— За тобой?

— За хорошим человеком. У нас ведь в стране много хороших людей.

— Много. Среди них даже мужчины попадаются. — и все-таки моргнула, соленые капли сорвались вниз, повиснув в уголках губ.

— Что-то не так?

— Все так, Паша, все так. Я — это я. И ты ко мне привык. Да?

На гладко выбритом лице отразилось заметное облегчение:

— Именно так. Ну, я пошел?

— Иди.

И он ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Двадцать лет как одно мгновение. Двадцать лет бескорыстной любви. И как награда: "Ты — это ты". Орден за преданность. Неслучайно ей всегда казалось, что слово «преданность» от предательства. Он предан мне… Я предана тебе… Суть — предательство.

Кто я? Вечный придаток. Привычка. Сухой отросток. То, от чего без боли и нервов можно и отказаться. При желании. А будет ли у него такое желание?

Двадцать лет отдавала себя во имя непонятной цели — чтобы он был счастлив. И вот он счастлив. А она? Ей тридцать восемь лет. И никого рядом. И никого уже не будет: ни хорошего, ни плохого.

Скользящий взгляд на свое отражение. Серая кожа. Серые волосы. Серый иссушенный рот, которого лишь однажды коснулись мужские губы. Беглым, ничего не значащим поцелуем. Что она знает об этой жизни? Ровным счетом ничего. Что она знает о любви? Только то, что любовь не может и не должна быть бескорыстной. Иначе это не любовь. Самоуничижение, да. Но не любовь. В основе последней лежит эгоизм, желание владеть любимым человеком полностью и безраздельно. Он — мой и только мой. На нем мое тавро и мое же табу. Посторонним вход воспрещается. Где же она ошиблась? Где их пути разминулись и навсегда стали параллельными? Светлана перебирала немудреные события прошлых лет, и никак не могла ответить на этот вопрос. Наверное, потому, что ответа не было.

Разобранная постель, которую ни он, ни она не удосужились застелить. Скомканное белье в ситцевый цветочек. След головы на подушке. Длинный светлый волос. Когда-то (Светлана об этом читала) поэт Александр Блок приходил в сильнейшее возбуждение, обнаружив волосок Любови Дельмас на куске французского мыла. Ей же, вечной синей рыбе-девственнице, еще тогда эта подробность показалась отвратительной, как и теперь светлый волос в постели.

И еще синяя четкая надпись на стене: "Здесь были Паша и Маша, январь, 1985 год".

Кто я для тебя? — Ты? — Никто.

Никто.

На мгновение Светлане захотелось, чтобы Дальского никогда не было в ее длинной и беспомощной жизни; чтобы папа и мама были живы; и чтобы она никогда не переступала порог телевизионного центра; чтобы он не водил ее по лабиринтам навстречу неизвестности; чтобы их пути не пересекались; чтобы никаких двадцати бесформенных лет, а перемотать пленку с начала: весна, дождь, и она бежит по лужам: "Здесь принимают в артистки?"

Но только в сказке: щелкнул пальцем, и золотая рыбка кувыркнулась, исполняя самое сокровенное желание.

Нет у нее золотой рыбки. Есть только надпись: "Здесь были Паша и Маша, январь, 1985 год". И полное равнодушие.

— Да пусть он катится, куда хочет! Пусть на ней женится, пусть рожает с ней детей, мне-то что? — Светлана Борисовна вытерла высушенные глаза. — У него — своя жизнь, у меня — своя. Выйду замуж и назло стану счастливой.

"Счастливой? — усмехнулось зеркало. — С кем? Кому ты нужна, если даже себе не приглянулась?" Зеркало отрезвило. Она для него никто. И звать никак. Пустое место. Хозяйка квартиры для любовных утех, которая и завтрак готовит, и за постой не берет.

Она снова — воспаленно и беспомощно — взглянула в зеркало. Как там, у Мандельштама? "Невыразимая печаль открыла два огромных глаза"… Больно, очень больно… Доплелась до кухни и вылила в себя полбутылки дешевого портвейна, а дальше… тишина. На той же подушке в ситцевый цветочек. Плохо. Оставьте все меня в покое! Я — никто.

Пронзительный звонок.

— Света!

Сухой язык с трудом сложил тяжелые слова:

— Кто? Зачем?

— Света, горе-то какое…

Сквозь тупую головную боль пробилась тревога:

— Что случилось?

— Павел…он… мы ничего не смогли сделать… так сразу… «Скорая» опоздала.

Она уронила трубку и, подвывая, доползла до телевизора. Трясущимися пальцами — всеми сразу — нажала на красную кнопку:

— … сегодня на шестьдесят первом году жизни во время записи новой телевизионной передачи скоропостижно скончался ведущий нашего канала Павел Дальский… Мы все его помним, как талантливого и честного журналиста, неутомимого борца за коммунистические идеалы… В его жизни было много планов и надежд…

Знаешь, какую, я штуку сделаю в шестьдесят лет? Я умру! Прямо во время эфира. Правда, смешно?

…Он всегда поступал правильно, как честный гражданин, как ответсвенный журналист, и как…

Ты моя девочка, понимаешь, моя. С того самого дождя. И кроме тебя, у меня никого нет, и не будет.

Никто не знал, что жизнь Павла Дальского так трагически оборвется. Еще вчера он признавался своим коллегам, что вскоре всех нас удивит…

Она мне всё! Судьба. Страсть. Ненависть. Молодость. Надежда. Любовь. С ней я живу. Захлебываюсь жизнью, но живу.

Мы выражаем соболезнования близким, родным и друзьям Павла. Он навсегда останется в наших сердца и в нашей памяти… Спи спокойно, дорогой товарищ…