Круги Данте - Хавьер Аррибас Страница 24

III

Ma io perche venirvi? О chi 'l concede? Io non Enea,

Io non Paulo sono; me degno a cio ne io ne altri

'l crede. Per che, se del venire io m'abbandono,

Temo che la venuta non sia folle. Se' savio;

Intendi me' ch'i' non ragiono.

А я? На чьем я оснуюсь примере?

Я не апостол Павел, не Эней,

Я не достоин ни в малейшей мере.

И если я сойду в страну теней,

Боюсь, безумен буду я, не боле.

Ты мудр; ты видишь это все ясней.

Данте Алигьери

«Божественная комедия»

«Ад», 11,31-36

Второй день пребывания Данте во Флоренции начался с еще больших сомнений. Принять миссию значило столкнуться со сложностями, потому что надо было действовать, но откуда следовало начинать? Переживания предыдущего дня и последующий разговор с наместником короля Роберта ночью отозвались снами и размышлениями. К обычным образам ― собачьей своре, объятой ненавистью к поэту, ― присоединился бессвязный бред о немых демонах с голубями ногтями или об адских воинах, которые бросали в него камни.

На рассвете поэт открыл глаза и с облегчением избавился от всех этих снов, которые разъедали душу. Сидя у большого открытого окна в своей комнате, он довольно долго рассматривал кусок неба, который был виден ему; звезды медленно гасли при свете наступающего дня. Наблюдая восход солнца и слушая первые крики приветствовавших день петухов, поэт перевел взгляд на картину, которая открывалась ему в комнате. Документы, где написано то, что когда-то сочинил Данте, лежали перед ним на столе. С каким-то новым чувством он посмотрел на свою руку, лежащую рядом с чернилами и пером ― его рабочими инструментами. Иоанн, евангелист, когда-то сказал: «Ищите, читая, и вы найдете, размышляя». Что-то подобное старался сделать Данте. После ночной болтовни Гвидо де Баттифолли запертый в своей спальне, при свете одной свечи поэт с лихорадочной быстротой этим самым пером записывал даты и события, размышления и чувства, чтобы осмыслить то малое, что было собрано.

Он протер глаза, словно хотел сделать яснее свой взгляд и мысли, и взял один из исписанных листов.

Невозможно было отрицать связь между преступлениями и его произведением. Гнусные убийцы позаботились о том, чтобы исключить всякие сомнения. Связь была бы ясной, даже если бы фрагменты «Ада» не были вставлены в жуткий сценарий, который они создали; несмотря на это, убийцы их использовали, и это потрясало Данте больше, потому что было очевидно, что преступники шли на все, чтобы очернить его или, по крайней мере, его произведение. Он с яростью думал, какую выгоду могли из этого извлечь убийцы. Было бы абсурдно не видеть, что эти действия направлены кем-то из его врагов. Кроме того, Данте никак не мог понять суть плана, разработанного в дьявольской лаборатории. Возможно, конечно, что это действительно было дело рук Сатаны. Тогда следовало отказаться от расследования, предположений или анализа. Но Данте знал, что действие зла редко не проходили через человеческие руки. И эти убийцы были из плоти и крови, они с невероятной настойчивостью продумывали свои злодеяния, словно делали это ради интереса, словно не было никакого другого мотива у этих преступлений. Мысли о дьявольском вмешательстве следовало тихо отставить в сторону, потому что это не только не объясняло происшествие, но и не могло помочь предотвратить будущие преступления. Об этом и пытался думать поэт, но прежде всего он должен был восстановить свою честь в глазах земляков. Сохранять ясность суждений в подобных обстоятельствах было почти то же, что искать иголку в стоге сена.

Данте перетасовал свои записи, сложив их в случайном порядке, словно ждал, что случайность поможет ему найти то, что разум пропустил. Даже сравнение каждого из преступлений с описанием из его книги не давало логического решения, какой-то подсказки, которая помогла бы двигаться дальше. В хронологии событий порядок частей «Ада» был нарушен. Имитаторы не соблюдали очередность кругов так, как это было в вымышленном мире, где его сопровождал Вергилий. Так, первое преступление ― жестокое подобие Цербера и мерзкая грязь ― относилось к третьему кругу ада, который Данте изобразил в четвертой песни. Во втором преступлении ― кровавом потрошении Бальдазарре де Кортиньяни ― палачи перепрыгнули через текст, остановившись на девятом рве восьмого круга, относящемся к двадцатой песни его произведения. Почти одновременно в третьем преступлении они сделали несколько шагов назад, к двадцатой песни, описывающей четвертый ров восьмого круга. В четвертом, последнем убийстве, в случае с иноземным торговцем, преступники возвратились к песни XIV, где речь шла об осужденных, которые страдали в огненном песке седьмого адского круга. В итоге было невозможно понять ход мысли этих злодеев. Данте подумал в отчаянии, что с тем же успехом они могли спуститься к глубоким вечным льдам основания ада или вернуться к вратам, где была надпись с призывом «оставить упованья», предназначенная для всех, кто туда входил.

В выборе наказаний и жертв было не больше ясности, потому что убитые не были выбраны, как казалось, в соответствии с дантовской схемой. Соединив это в терминах литературных и моральных, ― Данте не был готов ни в коем случае становиться на сторону таких жестоких убийц в реальном плане ― наиболее справедливое наказание было в истории Бальтазарра, поскольку в книге так казнили тех, кто сеял раздоры. А Кортиджани, как многие другие правящие семьи Флоренции, были виновны в частых городских распрях. Но в таком случае, по справедливости больше половины жителей города должны были терпеть такое же наказание, должен был появиться вооруженный демон с отточенной шпагой, чтобы делать на виновных разрез за разрезом, уничтожая следы несправедливости. Но в остальных случаях все было непонятно: может быть, у убийц была еще какая-то, неизвестная Данте информация, так что было трудно найти решение. Например, Доффо Карнесекки был подвергнут казни душ, битых дождем и градом и мучимых тремя собачьими пастями Цербера, но он вовсе не казался большим обжорой, чем остальные горожане. Было совсем непонятно с торговцем Пьеро Верначчиа, потому что в песке дантовского огня, где испарялись несчастные души, богохульники платили долги Господу. Это было серьезное обвинение. И, наконец, казалось практически невозможно найти ответы в случае с развратным Бертольдо де Корбинелли; он был наказан как прорицатели, которые в произведении Данте были повернуты головой назад, к спине, чтобы смотреть в обратном направлении, потому что они старались выдать себя за предсказателей будущего.

Отягощенный этой путаницей мыслей, не в состоянии найти логического объяснения происходящему, Данте откинул голову назад. Он хотел почувствовать воздух утра, обдувающий его лицо. Это всегда освежало его и приводило в порядок мысли.

Легкий стук в дверь прервал его беспокойные размышления. Дверь приоткрылась, из-за нее появилось улыбающееся лицо. С обыкновенной вежливостью кротким голосом он обратился к Данте: