Гибель веры - Донна Леон Страница 24

— Нет, мне просто любопытно, знаешь ли ты, что она читает книги вроде этой, то есть как серьезный читатель?

— В конце концов, она моя мать. Знаю, конечно.

— Но ты мне никогда не говорила.

— Она тебе от этого больше понравилась?

— Мне нравится твоя мать, Паола, — сказал он немного слишком настойчиво. — Я говорю о том, что совершенно не знаю, кто она. Или, — поправил он себя, — что она из себя представляет.

— А познакомившись с ее кругом чтения, ты узнаешь, кто она?

— У тебя есть способ получше?

Паола довольно долго размышляла, а потом дала ему тот ответ, какого он ждал:

— Нет, наверное, нет.

Он слышал, как она шевелится в кресле, но не открывал глаз.

— Что ты делал — разговаривал с моей матерью? И как узнал про книгу? Уж конечно, не позвонил ей спросить — что бы почитать.

— Нет, пошел ее повидать.

— Мою мать? Ты ходил повидать мою мать?

Брунетти что-то пробурчал.

— Да зачем же?

— Спросить о людях, которых она знает.

— О ком?

— О Бенедетте Лерини.

— О-ля-ля! — пропела Паола. — Что она натворила? Призналась наконец, что пробила старому ублюдку башку молотком?

— Я считал, что ее отец умер от сердечного приступа.

— К вселенскому облегчению.

— Почему к вселенскому?

Паола не отвечала… времени прошло довольно много… Брунетти открыл глаза и взглянул на нее: сидит теперь на другой ноге, подперев подбородок рукой.

— Ну, так как? — спросил он.

— Да сама не знаю, Гвидо. Вот ты спросил, и я затрудняюсь ответить почему. Может, просто из-за того, что всегда слышала — он был ужасным человеком.

— В каком смысле ужасным?

И снова она ответила не скоро.

— Не знаю. Не могу вспомнить ничего, ни единой особенной какой-то вещи, только вот это общее впечатление — он был плохим человеком. Странно, правда?

Он снова закрыл глаза:

— Я бы тоже так сказал, особенно в этом городе.

— В смысле — где все всех знают?

— Ну да… в большой степени.

— И я так думаю.

Оба замолчали, он представлял: сейчас она мысленно проходит по длинным коридорам памяти, пытаясь уяснить, какое замечание, суждение, комментарий, относящийся к покойному синьору Лерини, приняла, отнесясь к нему как к собственному.

Голос Паолы вернул Брунетти почти из сна:

— Это была Патриция.

— Патриция Беллоти?

— Да.

— Что она сказала?

— Она у него работала, лет за пять до того, как он умер. Вот как я узнала о нем и его дочери. Патриция сказала, что никогда не видела такого ужасного типа и что вся контора его ненавидит.

— Он ведь занимался недвижимостью?

— Да, среди прочего.

— Она сказала почему?

— Что «почему»?

— Почему его ненавидели?

— Дай подумать минутку…

После паузы Паола ответила:

— Думаю, тут что-то связанное с религией.

Он почти ждал этого. Судя по дочери, синьор Лерини был одним из тех фанатичных ханжей, которые запрещают брань в офисе и дарят четки на Рождество.

— Так что она сказала?

— Ну, ты же знаешь Патрицию?

Подруга Паолы с детства, она никогда не казалась ему интересной, хотя, признаться, и видел-то ее за все эти годы он раз десять, не больше.

— Угу… знаю.

— Она очень религиозна.

Брунетти вспомнил: это одна из причин, почему она ему не нравилась.

— Кажется, она сказала, что однажды он устроил скандал из-за того, что кто-то, новая секретарша или кто-то еще, повесил на стену в своем кабинете какую-то религиозную картинку… Или крест… Я правда не помню, о чем она говорила, — давно это было. Но он устроил сцену и заставил снять. И жутко ругался. Вроде я вспоминаю… ну да, как она мне тогда рассказывала. Поганый у него был язык — «мать твою то, мать твою сё». Такие вещи Патриция ни за что бы не повторила. Даже ты покраснел бы, Гвидо.

Он проигнорировал это случайное откровение — Паола, кажется, считает его неким арбитром непристойностей — и направил свои мысли на разоблачение синьора Лерини. Из этого сложного мира догадок и предположений его вернуло к действительности ощущение мягкого тела Паолы — она уселась на диван возле его бедра. Он подвинулся к спинке дивана, чтобы дать ей побольше места, так и не открыв глаза, потом почувствовал ее локоть, руку, грудь…

— Зачем ходил повидать мою мать? — раздался ее голос у него из-под подбородка.

— Думал, может, знает эту Лерини… и другую тоже.

— Кого?

— Клаудию Кривони.

— И она знает Клаудию?

— Угу.

— Что она сказала?

— Что-то про священника.

— Про священника? — Паола произнесла это точно так же, как он сам, когда это услышал.

— Да, но это только слух.

— Это значит, что, наверное, это правда.

— Что правда?

— Ой, не придуривайся, Гвидо! Что, по-твоему, правда??

— Почему бы нет?

— Разве они не дают обет?

Она легонько оттолкнула его:

— Прямо не верится. Ты что, правда считаешь, что это что-то значит?

— Предполагается, что должно.

— Ага, а дети должны быть послушными и исполнительными.

— Только не наши. — Он улыбнулся и почувствовал — Паола трясется от смеха.

— Тоже верно. Но правда, Гвидо, ты не всерьез про священников?

— Не думаю, что она с кем-то спуталась.

— Почему ты так уверен?

— Я ее видел. — Брунетти внезапно сцапал Паолу, обхватил ее вокруг талии и подтянул к себе.

Она взвизгнула от неожиданности, но в этом взвизге было столько же восторженного ужаса, сколько в криках Кьяры, когда брат или отец ее щекотали. Паола попыталась извиваться, но муж прихватил ее покрепче и заставил лежать тихо.

Немного погодя проговорил:

— Я совершенно не знаю твою мать.

— Ты ее знаешь двадцать лет.

— Нет, я имею в виду — как личность. Все эти годы понятия не имел, кто она такая.

— Звучит печально. — Паола подняла лицо от его груди, чтобы лучше видеть его лицо.