Биография Шерлока Холмса - Ник Реннисон Страница 24

Уотсон, на том этапе не чувствуя себя обязанным освещать карьеру своего друга для публики и не получая никакой поддержки от самого Холмса, предложил поставить крест на всей затее. Однако Дойл не отступил.

Наконец, в октябре 1886 года, он получил из издательства «Уорд, Локк и К°» следующее письмо:

Дорогой сэр,

мы прочли Вашу повесть и остались довольны. Опубликовать ее в этом году мы не можем, поскольку в данный момент рынок наводнен дешевой беллетристикой, но, если Вы не против задержки до будущего года, мы уплатим вам двадцать пять фунтов за право публикации.

Едва ли это было громкое признание, на которое уповал Уотсон. Да и сумма вряд ли ободрила приятелей, но Дойл убедил своего клиента, что им следует согласиться на условия «Уорд-Локка».

Повесть появилась в ноябре 1887 года в «Рождественском ежегоднике Битона», выпускаемом «Уорд-Локком» и основанном за несколько десятилетий до того Сэмуэлем Орчардом Битоном, супругом миссис Битон, знаменитой кулинарки и автора «Книги по домоводству».

Первая публикация уотсоновского повествования о его замечательном друге не обошлась без определенных проблем. Попытки найти хорошего иллюстратора для его записок терпели фиаско и сопровождались неприятностями.

В «Ежегоднике» текст был проиллюстрирован Д. Г. Фристоном, заурядным, но компетентным поденщиком.

Когда в 1888 году «Уорд-Локк» переиздавал «Этюд в багровых тонах» отдельным выпуском в мягкой обложке, Дойл, не посоветовавшись ни с Уотсоном, ни с Холмсом, попросил собственного отца сделать шесть иллюстраций. Хотя этот поступок и был трогательным проявлением сыновней почтительности, разумным его не назовешь.

К тому времени Чарльз Олтемонт Дойл, изнуренный десятилетиями пьянства и умственным расстройством, был очень болен. Его сын, однако, продолжал верить в талант отца. «Жизнь моего отца была трагедией неосуществленных возможностей и не нашедших применения дарований, – написал он однажды. – У него, как и у всех нас, были свои слабости, но, кроме того, он обладал и высокими достоинствами». Сын продолжал лелеять надежду, что ему удастся явить миру эти «не нашедшие применения дарования». А новое издание повести, казалось, предлагало идеальный шанс.

Чарльз Дойл не сумел им воспользоваться: иллюстрации получились скверными. Уотсон, кое-что знавший об истории Чарльза Дойла, помалкивал. Холмс, который не знал о Чарльзе Дойле ничего (и, надо думать, не стал бы вмешиваться, даже знай он то немногое, что было известно Уотсону), пришел в ярость.

Он разыгрывал высокомерное равнодушие к своему появлению перед публикой, но на самом деле внимательно следил за стараниями Дойла опубликовать повесть. И то, каким он предстал на иллюстрациях Чарльза Дойла, напоминавших детские рисунки – нелепым человечком, составленным из кружков, с палочками вместо рук и ног, щеголяющим жиденькой бородкой, – не могло не оскорбить его немалое amour propre [43]. Холмс в негодовании обрушился с упреками на Дойла, и это определило двойственность их отношений в последующие сорок лет.

Проблема иллюстраций к историям о Холмсе разрешилась, только когда журнал «Стрэнд» начал печатать «Приключения Шерлока Холмса» в 1891 году после того, как Холмс якобы погиб в Рейхенбахском водопаде. Даже тогда произошло это скорее случайно, а не в результате обдуманного выбора.

Тогда входил в моду молодой иллюстратор Уолтер Пейджет. Художественный редактор «Стрэнда» решил предложить ему поработать над рассказами о Холмсе. К несчастью для Уолтера, письмо с предложением было адресовано его старшему брату Сидни, тоже иллюстратору, но менее известному.

Пейджет оказался перед проблемой. Уотсон настаивал, что художник не должен строить свои иллюстрации на портретном сходстве с его «покойным» другом, но Пейджету никак не удавалось создать адекватный образ.

Характерно, что Холмс, когда он позже «воскрес из мертвых», сразу подтвердил запрет Уотсона на воспроизведение его внешности, однако столь же быстро забраковал иллюстрации Пейджета.

Шляпа-дирстокер, сделавшаяся атрибутом Холмса, в значительной мере разрешила сложности, с которыми столкнулся Пейджет. Вдобавок он придал Холмсу облик человека, которого знал очень и очень хорошо, – своего брата Уолтера, едва не ставшего иллюстратором рассказов.

Из-за отсутствия бесспорно подлинных фотографий Холмса трудно установить, сохранил ли Пейджет в своих иллюстрациях какие-либо черты сыщика. Нам приходится обращаться к свидетельствам тех, кто лично знал Холмса.

Согласно Конан Дойлу, Холмс «выглядел куда более узколицым, чем его изобразил художник, с ястребиным носом и напоминал тип краснокожего индейца».

Наилучшим источником, как всегда, остается Уотсон. Множество мимолетных упоминаний внешности Холмса в рассказах доктора позволяет составить относительно точный портрет. Холмс был высоким, «заметно выше шести футов», с худым лицом и большим лбом, черноволосым (во всяком случае, до того, как шевелюру его убелила седина). У него были проницательные серые глаза, темные густые брови и тонкий ястребиный нос.

Пока ранние плоды сотрудничества Уотсона и Дойла публиковались в конце 1880-х, карьера Холмса, разумеется, не стояла на месте. Уотсон отражает в своих записках целый ряд дел, расследованных за этот период. В рассказах «Рейгетские сквайры», «Морской договор», «Горбун», «Пять апельсиновых зернышек» и «Знатный холостяк» излагаются события, имевшие место начиная с 1887 года. По меркам Уотсона, это прямо-таки лавина текстов.

Одно дело, которое доктор упоминает мимоходом, оказывается не менее таинственным, чем многие прочие в карьере Холмса. Какие же события отняли у сыщика много энергии и потребовали полного приложения его талантов в начале 1887 года?

Уотсон не оставляет никаких сомнений, что одним из самых ответственных и изматывающих в карьере Холмса было дело барона Мопертюи. Он описывает, как в середине апреля 1887 года его вызвали телеграммой в Лион, где Холмс, совершенно больной, не вставал с постели. «Расследование, тянувшееся больше двух месяцев, в течение которых он работал по пятнадцати часов в день, а случалось и несколько суток подряд, подорвало железный организм Холмса», – сообщает нам Уотсон. Что дело это привлекло огромное внимание публики, Уотсон также сомнений не оставляет. Он пишет, что имя Холмса «гремело по всей Европе, а комната была буквально по колено завалена поздравительными телеграммами» («Рейгетские сквайры»).

Трудность в том, что не существует никаких других документальных сведений о «нашумевшей истории с Нидерландско-Суматрской компанией и грандиозным мошенничеством барона Мопертюи». Более того, неизвестно даже, кто такой барон Мопертюи. В истории Европы XIX века нет никаких упоминаний о голландском финансисте или аристократе с такой фамилией. Ни один писатель того периода, кроме Уотсона, не упоминает о финансовом скандале в связи с Нидерландско-Суматрской компанией.

Вновь мы вынуждены предположить, что Уотсон спрятал истинные факты за вымышленными названиями и фамилиями. Собственно, он сам наводит на такую мысль, когда отказывается касаться подробностей дела и говорит нам, что история эта «слишком тесно связана с политикой и финансами, чтобы о ней можно было рассказать в этих записках».