Зимний сон - Кензо Китаката Страница 25

– Без проблем.

К тому времени я уже потерял интерес и к Нацуэ, и к полотну.

– А та обнаженная…

Нацуэ даже не порывалась зайти в гостиную.

– Это твой идеал, да? Я с первого взгляда все поняла. «Идеалом» Акико можно было назвать лишь в шутку: для меня эта девушка была реальна как никто.

– Не думала, что у тебя есть образ женщины-мечты. Впрочем, ты не перестаешь меня удивлять.

– Хватит.

– Ничего, если мы сегодня не будем спать?

– Нормально.

Нацуэ зашла в комнату и прижалась губами к моим губам. Я взял ее за плечи и отстранил от себя. Она устремила на меня проницательный взгляд, потом отвернулась и вышла.

Я подкинул в камин поленце и смотрел на разгоревшееся пламя. Время пролетело незаметно. Помню только, как я подкладывал дрова в огонь.

За окнами смеркалось. Пора было ехать к Акико, а я так и валялся на диване.

С гор доносились ночные звуки. Ухо улавливало ощутимую разницу: днем природа звучала по-другому.

Я поднялся на второй этаж, в мастерскую, и какое-то время стоял перед портретом Акико. Во мраке отчетливо проступал обнаженный силуэт на полотне. Он что-то мне говорил, мне одному, а я ему что-то отвечал.

С Акико я бы никогда не стал настоящим мужчиной. Когда наши губы соприкасались и сливались тела, даже тогда я не был мужчиной.

Как бы там ни было, а я напишу для нее портреты – тот, что здесь, и тот, что у нее в доме. Оба нарисую. Может, это приблизит меня хотя бы на пару шагов к обретению заветной мужественности.

Я включил свет.

Выдавив на палитру черной и белой красок, стал накладывать тени. Тени, которые после я уже не смог бы передать оттенками и полутонами – уныние сердца. Я нарисовал их в зрачках Акико, на ее щеках и в основании шеи. На кончиках ее пальцев. Тени, которые все равно потом скроются под краской цвета кожи.

Когда я наконец взглянул на часы, стояла глубокая ночь.

Я спустился к очагу, налил себе выпить и очень скоро захмелел. В полупьяном состоянии я решил, что попробую стать мужчиной. Получится ли стать полноценным самцом? Что-то мне подсказывало, что все равно не выйдет, но во хмелю мнилось, что попробовать все равно стоит. Прежде чем окончательно напиться, я пошел спать.

Зазвонил телефон.

Стояло утро. Не обращая внимания на трезвон, я облачился в свою одежду для пробежек и вышел на улицу. Первый пот выступал минут через тридцать, и еще минут тридцать надо было перепотеть тот первый пот. А если по каким-то причинам я не бегал, фаза гидроцефалии затягивалась на целый день, и весь день я ходил с чувством, что в голове бултыхается вода.

Зима не обольщает – не то что осень. Воздух жалит. Все прозрачно и ясно, никакой смуты. Я бежал, задрав голову. Вокруг заплатами лежали снежные наносы, словно тени на пейзаже.

Вернувшись в хижину, я принял душ, открыл банку пива, уселся в гостиной, и тут снова зазвонил телефон. Я предположил, что это Акико, и поднял трубку.

– Как поживаешь, сэнсэй?

Голос Номуры.

– Отлично. Отрезан от всего мира.

– У меня тут парень нарисовался, точь-в-точь твое отражение. Он может открыть тебе нечто о тебе самом. Хочешь, организую встречу?

– Не хочу никаких встреч.

– Повторюсь, ты увидишь себя со стороны. Разве неинтересно?

– Знаешь, Номура, я тебе кое-что объясню: Художник не рисует зеркальных отражений. Во всяком случае, я не рисую и зеркалам не верю.

– А зеркала тут ни при чем. У этого парня нет ядра, стержня, он полый внутри. Я же говорю, он – твое отражение.

– Мне неинтересно.

– Он убил человека, но его не судили – судья признал его невменяемым. Я как раз статейку о нем пишу, и мне подумалось, а не свести ли вас, ребята. Не подумай, я не утверждаю, что ты умственно неполноценен, просто в этом человеке ты мог бы увидеть себя.

– Тоска зеленая.

– Это ты о себе? Нагоняешь тоску, значит?

– Ты видел отражение самого себя в каком-нибудь приятеле? Мне это куда интереснее.

– Я писатель.

– Тогда не путайся и поищи другие отражения.

– Ну встреться с ним ради меня, я прошу.

– И не думай.

– Но со мной же встречался, ведь встречался же?

– Любопытно было посмотреть, как воспринимают мир такие, как ты.

– Я его привезу.

– Не надо.

– Если он со мной приедет, тогда тебе придется с ним встретиться. Я прошу твоего разрешения.

– Если я не хочу с ним видеться, то и не увижусь – попросту глаза закрою.

– Все, мы приедем.

Больше говорить было не о чем, и я повесил трубку.

Едва стемнело, подъехала машина Акико. Гостья ни словом не обмолвилась о том, что я не приехала накануне, и вместо этого сослалась на вылазку в город.

– Виллы пустеют: все разъезжаются. В городе как в супермаркет зайдешь – сразу заметно.

– Вполне предсказуемое явление.

Акико не делала попыток подняться в мастерскую. Наверно, боялась узнать, что я работаю над другим полотном. Холст у нее дома был уже покрыт толстым слоем краски, хотя я нарисовал одно лишь лицо.

– Рождество скоро, сэнсэй.

– Рождество? Надо же.

– В городе повсюду музыка будет. Правда, зимовать мало кто остался. Пустынно там как-то.

Я и не думал ни о каком Рождестве, давно уже праздники меня не интересовали. Даже в Нью-Йорке я не проникался новогодним настроением. Наоборот даже, накатывала депрессия.

– Давай поставим у тебя елку, – предложил я.

– Ты серьезно?

– Почему-то мне захотелось.

Акико рассмеялась, будто я сморозил что-то смешное. Спрашивать я не стал.

Под самый канун Рождества приехал Номура со своим знакомцем.

Для разнообразия он приехал за рулем полноприводного микроавтобуса. Я не пошел в отель, из которого он звонил. Номура сказал, что сам приедет, и по тону было понятно, что у него нет особого выбора.

– Я видел вашу картину. Воистину был тронут. Меня зовут Койти Осита. Впрочем, не скажу, что она меня сильно впечатлила.

Осите было лет тридцать. Меня поразили его ясные глаза. Взглянув на меня, он кивнул в знак приветствия и все время улыбался. Вот только в глазах его застыла печаль.

– Статью о нем писал, но так до сих пор его и не понял. Его освободили из зала суда – признали невменяемым, но я все равно его не понимаю, так же как и тебя.