Кто стучится в дверь - Светлана Чехонадская Страница 25

«Письмо – часть какого-то плана, – вспомнила она слова убитого художника, процитированные его братом. – Он считал, что так готовят чью-то смерть…»

– Тебе не приходило в голову, – сказала Анюта вслух, – что вся эта история – такая куча-мала? В ней спрятано что-то. И спрятано очень хитро.

Левицкий еле заметно поморщился. Их машина по-прежнему стояла у самой проходной. Почти все сотрудники уже прошли мимо, делая вид, что не смотрят в его сторону. Теперь из огромных резных дверей вышел сам генерал. Лицо у него было недовольное. «Иди к черту!» – мысленно сказал генералу Левицкий. Анюта осторожно пихнула его в плечо.

– Хочешь, отъедем?

Лицо полковника, как она и ожидала, стало высокомерным и упрямым.

– Вот еще! Время до фильма есть?

– Есть.

– Тогда я объясню. Чтобы ты не упрекала потом, что я с тобой не разговариваю на серьезные темы… Все начинающие детективы очень любят такого писателя как Честертон. Это он занимался интеллектуальными играми на подобные сюжеты. Это у него, чтобы спрятать срубленное дерево, рубится целый лес.

– Он, кажется, был не так прост, этот Честертон, – заметила Анюта. – И на досуге подрабатывал философом. Может, его интеллектуальные игры не так наивны, как ты пытаешься представить?

– Я и не пытаюсь… Скажу больше: я тоже считаю, что связь существует не между всеми фигурантами дела, а лишь между несколькими. Интереснее всего – отношения депутата и его бывшего компаньона. У них была неприятная история в прошлом, я тебе о ней рассказывал. Остальные фигуранты могут быть случайными лицами, которых просто нашли в телефонной базе.

– А Ледовских?

– Вот как раз он – случайное лицо.

– Но ведь его тоже убили!

– Это совпадение. Знаешь, что меня убеждает в этом? Пропавший конверт. Он его просто выбросил. Мы не нашли его ни на квартире, ни в Клязьме, ни в карманах – нигде! Человек, который серьезно отнесся к письму, никогда бы не выбросил конверт! Он ведь и милицию вызывать не собирался – это сделал его брат и только на следующий день. А может, и не на следующий? Мы ведь не знаем, когда Ледовских получил письмо! Они с братом не так уже часто виделись… Если все это серьезно – то почему такое легкомысленное отношение? Вот Александров – тот сразу напрягся.

Анюта вздохнула. В общем-то, возразить было нечего.

– Версия о том, что письма маскируют что-то, тоже не ахти… – расстроенно сказал Левицкий не Анюте, а самому себе. – Их всего шесть! Почему не больше? И почему сами письма распечатаны на одном принтере, а конверты на другом? Почему только один конверт распечатан на том же принтере, что и письма?…Ну что, поехали?

– Поехали… – она завела машину. Настроение было плохое. Наверное, Левицкий заразил ее своим раздражением. Кроме того, ехать в кино не хотелось. Она согласилась, чтобы сделать ему приятное…

* * *

Найти человека, расследовавшего смерть Кардаша, оказалось делом несложным. Никуда он не уехал, не умер: по-прежнему работал в Троицке, даже звание его не изменилось. Как был капитаном, так и остался. Видимо, звезд с неба этот следователь не хватал.

В Троицк решил поехать сам Григорьев. Почти все ребята были заняты, Аникеев занимался гибелью депутатской жены.

Удостоверение Григорьева произвело на капитана Воронина большое впечатление. Ему, видимо, было приятно, что расследование восьмилетней давности – то, на котором он обломал себе зубы, – оказалось не таким уж простым. А значит, репутацию недалекого следователя, не понимающего, чего требует начальство, он носил все эти годы незаслуженно. С другой стороны, Воронину стало тревожно. Сейчас найдут ошибки, обвинят в халатности… Неспокойная жизнь пошла…

Московский ФСБ-эшник слушал его рассеянно. Либо знал уже все то, что ему Воронин рассказывает, либо думал о чем-то своем.

– А вы-то сами к чему склонялись? – спросил он наконец.

Такие вопросы у них в райотделе задавали редко. Воронин от растерянности заморгал.

– Я думал, что это они сделали… – сказал он тихо.

– Почему?

– Ну а кто еще? К тому же, Александров, когда работал на предприятии, как раз такими излучателями и занимался. Он же в ядерной области начинал. Он ученый, вообще-то…

Григорьев поднял левую бровь.

– А почему этот факт не нашел отражения в деле?

– Ну… Ваши же и запретили.

– В смысле?

– Это секретное оружие… – Воронин совсем растерялся. – Мне объяснили, что его нельзя упоминать. Я и не упоминал.

– Понятно…

– А что случилось? – Воронин смотрел на него испуганно, как кролик на удава.

– Есть подозрение, что Катаеву и Александрову кто-то может мстить за ту давнюю историю. Правда, у Кардаша, судя по всему, таких мстительных близких не осталось… – еще говоря эти слова, Григорьев вдруг увидел, что капитан сильно побледнел. – Что такое?

– Так уже было же…

– Что было?

– Ну, это… Месть.

– Чья месть? Кому? Вы можете говорить связно?

– Ну, муж этой секретарши Фатеевой… Он ведь уже пытался мстить. Он даже отсидел год… Хотел установить взрывное устройство под машину Катаева. А вы что – не слышали?

– Вот тебе на! – сердито сказал Григорьев. – Нет!

– Ну как же! – взгляд Воронина на секунду стал осуждающим: ФСБ – и не слышали! – У нас все это знают. Когда Фатеева заболела, он словно помешался. И вроде слабый человек-то. Все над ним смеялись! Она ведь любовницей Кардаша была. Почти открыто с ним встречалась. У них даже квартира для свиданий имелась. Правда, Кардаш туда и других баб водил… Этому Фатееву, его Максим зовут, все говорили: «Бросай ее! Всю жизнь с рогами проходишь!» А он уперся: люблю и все! Так его размазней и считали. Ни разу морду ей не набил, представляете? А когда она заболела, это было уже после смерти Кардаша, он прямо взбесился. Мы вначале думали, что он просто болтает, мол, никогда не простит, даже через двадцать лет найдет того, кто эту штуку установил, и башку ему отвертит. Но потом, когда его взяли с этой взрывчаткой, все увидели, что он не такая уж и размазня… Он, правда, вначале утверждал, что хотел взрывчатку кавказцам перепродать, но потом понял, что отпираться глупо. Признался, что думал Катаева взорвать. Дали ему немного: решили, что он был в состоянии аффекта. Ну, и характеристики ему написали положительные. Жалели его…

– Где он сейчас? – перебил Григорьев и встал.

Уже через десять минут он поднимался по лестнице пятиэтажной хрущевки. В подъезде воняло кошками, сыростью из подвала, кто-то кричал, что ему испортили жизнь этой кухонной каторгой.

Он поднялся на последний этаж, остановился перед изрезанной ножом дверью, поискал звонок, но из стены торчал только провод. Григорьев стукнул в дверь кулаком, потом забарабанил ногой. Из разрезов посыпался поролон.