Грешная женщина - Анатолий Афанасьев Страница 25

Побарахтавшись в желтой жиже и чуть не утонув, я выкарабкался на поверхность и увидел, что в квартире остался один, налетчики ушли. Вставать не хотелось, я лежал на полу и жалел о том, что они оставили меня в живых. Поленились, что ли, добить? От боли, унижения и обиды меня колотил озноб. Через какое-то время я перебрался в ванную и, отмокая в теплой купели, с любопытством разглядывал свое тело, со вкусом разрисованное синюшными кровоподтеками. Но вообще-то пострадал я мало: ребра целы, почки не отбиты, руки-ноги двигаются, да и царапина от ножа на переносице вкупе с вздувшейся левой щекой придавали моему лицу некое несвойственное ему выражение озорного самодовольства. Может быть, напрасно я так уж серчал на бандитов, которые выполняли свою рутинную работу и при этом причинили меньше вреда, чем могли бы. В самом деле, что им стоило меня на всякий случай пристукнуть: сейчас убийства по возможности стараются даже не регистрировать. Да и кому регистрировать, если милиция занята сбором дани с коммерсантов и рэкетиров и вдобавок много сил тратит на разгон красно-коричневой сволочи, мешающей добрым людям спокойно наживать капиталы.

Потом я лег в постель и уснул. Это был диковинный сон-размышление. Странность была в том, что размышление во сне было действием. Я стремился куда-то в разные стороны. Догонял бандитов и почти (откуда такая удаль?) прыгнул одному на загривок и одновременно жаловался Татьяне на судьбу. Еще я ползал по полу, собирая бананы и виноград, и утешал родителей, говоря, что произошло обыкновенное недоразумение: на самом деле дача цела, денег у меня полные карманы и плюс ко всему вон сколько у нас вкусной еды, хватит на полгода. Проспав этот долгий сон, я очнулся и взглянул на будильник, который почему-то, оказывается, крепко сжимал в руке. Было восемь часов вечера, и на улице было светло.

Позвонил я Деме Токареву и сказал:

— Ты не подскочишь? Ты мне нужен.

Он был по-прежнему трезв и ответил:

— Сейчас приеду.

Позвонил наудачу Саше Селиверстову — и застал дома.

— Растряси кости, приятель, — сказал я. — Есть необходимость повидаться.

Услыша в моем голосе охриплость, он злорадно заметил:

— Допрыгался, козлик! Ладно, через час буду.

Потом я кое-как оделся и спустился во двор. Дядю Колю разыскал в продмаге в соседнем доме, где он в этот час обыкновенно сдавал собранную за день посуду и отоваривался на ночь спиртным. Он не любил, когда кто-то мешал его маленькому бизнесу, но ко мне отнесся доброжелательно:

— Номер-то я, допустим, записал на бумажку, — пробурчал он, — но тебе зачем с ими связываться? Это ребята крутые.

— Должок надо получить. Давай, давай номер.

Из нагрудного кармана черного пиджака, где у него хранилась особо важная документация, дядя Коля достал замусоленный клочок газеты и отдал мне.

— Будь поаккуратней. Как бы они тебе головенку не открутили.

— Невелика потеря, — сказал я и подарил старику тысячную ассигнацию.

В соседнем подъезде на четвертом этаже жил Сережа, сотрудник ГАИ, мой добрый приятель. Мы уже лет десять дружили: я поддерживал его морально в трудные моменты его запутанной семейной жизни, а он помогал мне в автомобильных делах. Он был лимитчиком, в Москве ему до сих пор было одиноко, жену он привез из деревни, она родила двух девочек-погодков, — прелестные существа! — но тоже за десять лет так и не привыкла к содомскому скопищу, сердцем стремилась на родину, в тихие края, и на этой почве между ними шел постоянный и жуткий разлад. У них сложились отношения, которые возможны, пожалуй, только у нас, в России: они любили друг друга, понимали друг друга, имели одни и те же мечты и желания, но не могли простить друг другу именно этой горько одинаковой неприкаянности.

Сережа был дома и встретил меня, как обычно, в тренировочных штанах, обнаженный до пояса, — в квартире зимой и летом ему душно. У него был мощный торс землекопа.

— Входи, — обрадовался он. — Как раз я думал, с кем бы маленькую уговорить перед ужином.

— Ты что — один?

— Маня гуляет с пацанками. Ты разве их не видел?

Не знаю, кого ожидал капитан ГАИ, но рядом с откупоренной четвертинкой на столе действительно стояли два стакана. Я пить не собирался. Водка вызывала у меня отвращение, а это грозный признак.

— Мне еще за баранку садиться, — сказал я. — Ты же знаешь, за рулем я даже пива не пью.

Настаивать Сережа не стал, выпил в одиночестве. Года три назад мы как-то с ним скатали по настроению на Медвежьи озера за грибами. Грибов, правда, не набрали, но в лесу у костерка усидели литр «Кубанской» и еле добрались обратно.

— Просто так ты же не придешь, — сказал Сережка. — Что-нибудь случилось, да? Кто это тебя разукрасил?

Я протянул ему газетку с номером.

— Выручи, капитан! Узнай, чья машина. Сможешь?

— И это все?

— Все.

— Может, кому-нибудь рога надо обломать?

— Да нет, только насчет машины узнай, пожалуйста.

Сережа не расспрашивал. Его глаза смотрели доверчиво и непреклонно. Когда я был в его возрасте, мне тоже все враги представлялись с обломанными рогами, но эта иллюзия давно себя исчерпала вместе со множеством других иллюзий. К тому же до недавнего времени я полагал, что врагов в натуральном смысле слова у меня нет, кроме тех, кто на самом верху. Но тех моими слабыми ручонками все равно не достать. Сережа блаженно затянулся сигаретой.

У меня тоже неприятности. С Миней, наверное, придется все же расстаться.

— Не надо. Она хорошая. У вас такие прекрасные девочки.

Этот разговор о его жене между нами продолжался несколько лет, и свои реплики я знал наизусть.

— Она думает, мне легко. — Сережа подлил себе в стакан. Говоришь, девочки? А они чего будут делать в деревне? Коров пасти? Так и коров уже нету. А здесь погляди, он начал загибать пальцы. — У меня положение — раз! Квартиру в Митино обещали — два! Участок я в прошлом году купил — три! И все это бросить? Ради чего?

— И ее понять можно. У нее там вся родня.

После этих слов Сережа всегда обижался.

— А я — не родня? А дочери? У нее характер очень вредный. Или она вообще сбрендила. К примеру, ревновать начала. У меня работа ломовая, соберешься дома расслабиться, тут она со своими претензиями. Теперь знаешь, к кому ревнует?

— К кому?

— Не поверишь. К Галке-кассирше.

— Которая в булочной?

— Ага. — Сережа опрокинул стаканчик и ласково потер ладонью мощную грудь. — К этой именно коземостре.

— Ну, почему, Галя женщина красивая, обходительная. За ней все ухаживают. Я бы и сам…

— Ты бы — да, но не я. Да у ней же СПИД. Про это весь магазин знает. Меня еще в том году Cepera-грузчик предупреждал. Ты, говорит, с Галкой будь поаккуратнее. К ней весь Кавказ переходил, и негритоса она принимала. А эта моя дурища ревнует. К кому, говорю?