Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй Страница 25

Парень-ирландец стиснул зубы и очень разумно промолчал, предпочитая заниматься делом, а не устраивать уличную потасовку. Но побагровел, когда мужчина, продолжая выкрикивать эпитеты, перешел к его матери. Я прошел мимо эмигранта и, заглянув ему в глаза, увидел хорошо знакомый мне тусклый, беспомощный взгляд. Я видел, как такое сносили оборванные аиды в поношенных шапках, цветные, которых буквально вышвыривали из магазинов, забавные квакеры-фермеры, индейцы-ремесленники, по чьим черным косам тек дождь, пока они стоически сидели перед лотками с бисером и резной костью. В здешних местах всегда находили, кого унизить, кому приходилось сносить такое отношение. Я и сам не был исключением. Ощущение не из приятных.

Когда я вышел на улицу Мерси, то увидел разруху. Больше тут не на что было смотреть. По крайней мере, человеку, который здесь вырос, который знал Нью-Йорк до того, как его забрал пожар. Я смотрел в прекрасный улей головокружительных человеческих выдумок. В зданиях неким образом прорывались десятки полуоформленных мыслей. Свежеобтесанные камни среди обломков, цветные, обливающие водой мужчин, которые едва не падают от теплового удара, почерневшие корни деревьев с сожженными ветвями, а рядом – цветочные ящики, доставленные из Бруклина или Гарлема.

И поскольку Нью-Йорк – единственное подобное место во всем мире, одно лишь наблюдение за происходящим делало его частью меня. Я ждал, что от одного вида обломков мое лицо вновь запылает. Но вместо этого я смотрел и думал: «Да. Мы идем дальше. Может, в другую сторону, может, даже не в ту, куда следует. Но какого бы Бога вы ни любили, мы идем дальше».

Церковь на Пайн-стрит, на углу Пайн и Гановер, скромно краснела кирпичом. Рядом стоял дом приходского священника. Толкнув тяжелую дверь часовни, я заметил смутное движение в глубине и услышал приглушенные голоса. Мне подумалось, что это Мерси, и спину кольнуло, но даже при таком освещении я понял – это не она. Возле кафедры стояли две женщины. Они сортировали пожертвованную одежду, вывалив ее из большого холщового мешка на стол.

– Это можно отложить в годное, верно, Марта? – сказала младшая, когда я подошел поближе.

Вдова, решил я, когда заметил кольцо. Замужней женщине, которая носит домотканую одежду, есть чем заняться в четыре часа дня, помимо сортировки всякого барахла. Грубоватые светлые волосы и плоский нос, похожий на раздавленный цветок, но голос мягкий.

– Я думаю, оно еще вполне приличное.

– Слишком приличное, – фыркнула женщина постарше, взглянув на простой розовый хлопок. – В таком платье любая нищенка будет выглядеть не на своем месте. Как можно, Эми! Брось ее в ту кучу, которая пойдет на заклад. Могу я вам помочь, сэр?

– Я Тимоти Уайлд, «медная звезда», – пояснил я, указывая на проклятущую штуковину.

На ее лице промелькнуло любопытство, смешанное с отвращением.

– Мне нужно побыстрее отыскать мисс Андерхилл, – вздохнул я, не обращая на это внимания.

– Ох! Дорогая мисс Андерхилл… что-нибудь случилось? – пискнула вторая, Эми.

– Не с мисс Андерхилл. Вы знаете, где она?

Все грани землистого лица Марты стянулись в форму гнилого лимона.

– Она со своим отцом, в доме священника. На вашем месте я бы их не прерывала.

– Почему? – уже через плечо спросил я.

Душа толстым слоем ханжества довольный взгляд, она сообщила:

– Они громко спорят в доме, и ей следует прислушаться к его доводам. Мисс Андерхилл присматривает за ирландскими бедняками, и это против здравого смысла. Она закончит в земле, рядом с матерью, если будет якшаться с пьяными иностранцами вроде этих – иначе откуда бы она подхватила холеру? И где тогда будет преподобный, несчастный благородный человек?

– В руках Божьих, – сухо ответил я, касаясь шляпы. – Разумеется, вашего Бога, так что вам не о чем беспокоиться.

Я вышел, оставив за спиной два открытых рта.

Выйдя из церкви через боковую дверь, я прошел между яблонями к темнолиственной изгороди, отделяющей дом священника, и замер – в гостиной, у окна, стояли Мерси и ее отец. И они определенно спорили: Мерси прикусила большой палец, ее отец выпрямился, будто аршин проглотил. Жизнью клянусь, я не собирался за ними подсматривать, но что-то во взгляде Мерси заставило меня остановиться у самой живой изгороди. Да и потом, один только ее вид уже здорово повлиял на мой пульс.

«Мерси, но они даже не христиане», – решительно взмахнув рукой, сказал преподобный.

«Миссионеры ухаживают за бедняками в Африке, хотя в их племенах богов больше, чем можно сосчитать. Тут нет никакой разницы», – ответила она, глядя на отца широко раскрытыми глазами.

«Туземцы просто неграмотны, они невинны».

«А ирландцы просто бедны. Я не могу…»

Преподобный отошел, резко и зло, на несколько футов в глубь дома, и я не разглядел его ответ. Но эти слова заставили Мерси – она отвернулась к окну – вспыхнуть, как заря, и прикрыть глаза. Речь преподобного длилась секунд десять. Потом я вновь увидел Томаса Андерхилла. Со страдальческим выражением лица он подошел к дочери и притянул ее темную головку к своей груди. Она с готовностью прижалась к нему, держа его за руку. Перед тем как отвернуться от слишком интимной сцены, на которую мне не следовало смотреть, я успел увидеть, как отец прижался подбородком к макушке дочери.

«Я боюсь, – говорил он. – Я не хочу рисковать твоим здоровьем даже ради тысячи заблудших душ».

Не будь я прекрасно осведомлен, о чем они спорили, меня бы уже изгрызла вина за просмотр этой сцены. Светские благотворители ограничивали свою деятельность тематическими чаепитиями с щедрыми ломтями пирога, лимонадными суарэ, где прочувствованно обсуждали способы избавить землю от порока. Однако Мерси к ним не относилась. Честно говоря, хоть я и наблюдал за ней при каждом удобном случае, я вообще не мог отнести ее к какому-то определенному типу. Да и потом, она ведь происходила из семьи аболиционистов. Если и есть какие-то благотворители, готовые испачкать руки, причем в любое время дня и ночи, это определенно аболиционисты. И потому меня не удивляло, что Мерси в равной степени впечатлена смертью матери, которая заразилась, ухаживая за больными, и убеждениями отца. И если я застану Мерси за этим занятием, я пальцем не пошевельну, чтобы ей помешать. Я буду сидеть и ждать, пока она не закончит, иначе она никогда больше не заговорит со мной.

С такими мрачными думами я обогнул угол дома. Когда я подошел к входной двери, она распахнулась, Мерси вышла из дома и повернулась, чтобы закрыть за собой дверь.

Без всякой на то причины я застыл на месте. Мерси ступила на дорожку и замерла, в точности как я, только корзинка на руке покачивалась, отсчитывая секунды. Когда она узнала меня, от ее бледного лица отхлынула вся кровь. В уголке рта виднелся случайно закушенный волосок, и большинство людей захотели бы немедленно убрать его. Правда, лишись ее лицо этой крошечной детали, и образ, каким бы он ни был, тут же исчезнет.