Пуля для депутата - Алексей Рыбин Страница 25

— У меня есть работа. Спасибо.

— Я в курсе. Только эта новая работа, думается, пришлась бы вам по душе.

— Да?

— Да. Пресс-атташе нам нужен был. Хороший. Профессиональный. Господин Маликов вас рекомендовал.

— Впервые слышу.

— Такие вещи не озвучиваются раньше времени.

— А теперь что — время пришло? — Галина кивнула в сторону Дома кино. — Что-то жутковато ваше предложение звучит. В свете последних событий.

— Король умер! Да здравствует король! Вам знакома эта фраза?

— Еще бы!

— В общем, Галина Петровна, так. Я хочу вас пригласить к нам в офис побеседовать. У вас, как я понимаю, сейчас время свободное есть?

— Вы хорошо информированы, однако, господин Комаров.

— Можно просто — Гена.

— Очень приятно. Значит?..

— Значит, я просто хочу вас развлечь. Возможно, вы измените свое отношение к этому городу.

Галина судорожно сглотнула: похоже, этот мужик знает про нее слишком много. Даже больше, чем… Чем это возможно!

— Ну что вы удивляетесь, Галина Петровна? Всем известно, что вы Питер не любите. Это ни для кого не тайна. Только я, убей меня Бог, не понимаю, откуда такая неприязнь? Вы же толком и не знаете здесь ничего. Так, огульно… Даже странно. Прошу вас!

Бесшумно подкативший черный «Мерседес» уже стоял рядом с Галиной.

— Прошу, прошу. Располагайтесь.

Из машины вышел типичный «пацан». Иначе Галина не могла охарактеризовать этого почти карикатурного персонажа — квадратного, в кожаной курточке и спортивных штанах, с толстой золотой цепью, выпущенной наружу, на отвороты куртки, крутящего по сторонам обритой головой и сверкающего маленькими глазками.

— Все, Димон, свободен, — сказал Комаров. — Созвонимся.

— Понял, не дурак, — ответил Димон. Повернулся к Комарову спиной и отправился вперевалочку в сторону Невского.

— Нельзя машину без присмотра оставлять ни на минуту, — пояснил Комаров, садясь на водительское место. — Такой шухер по городу сейчас, что просто неуютно как-то… Когда тачка брошена.

— Да-а… — протянула Ипатьева. — Я же говорю — дикий у вас город.

— Дикий, не дикий, а уж какой есть, — спокойно ответил Комаров. Машина мягко тронулась.

— Куда мы сейчас? — поинтересовалась Галина.

— В одно интересное место. Вы кушать не хотите?

— Не худо бы! Есть у вас тут приличное заведение какое-нибудь? Где не берут двадцать баксов за чашку кофе?

Комаров покосился на собеседницу.

— А где это вы, извините, кушали кофе за двадцать баксов?

— А на Невском. Не помню уж точно — где. Зашла, понимаешь, позавтракать. А там: кофе — пятнаха, пиво, «Балтика», в красивый стаканчик налили, гады, и говорят, что стоит десять баксов. Ужас!

— Что — дорого? В Москве столько не зарабатывают?

— Это не называется «дорого». Это называется — жлобство. Деревенщина! За такие деньги кофе должен быть другой и пиво — уж никак не «Балтика»… А эти мерины стригут капусту, блин, на говне!

— Ну ладно вам, Галина Петровна, подумаешь! Я вас в другое место отвезу. Там, я надеюсь, вам понравится.

— Поглядим, — пожала плечами Галина. — Честно говоря, я сомневаюсь.

Машина свернула с Невского, и Комаров погнал ее по Садовой, игнорируя все существующие правила движения.

— Как вы, однако, тут ездите… — поморщилась Галина.

— А что? — усмехнулся Комаров.

— Как дикие! — пояснила Ипатьева.

— Ну… Что есть, то есть. И с этим надо смириться.

— В каком смысле?

— А в самом прямом. Держите-ка, вот… — Оставив одну руку на баранке, Комаров сунул вторую во внутренний карман и вытащил оттуда пачку зеленых купюр. — Это вам, — сказал он, бросая деньги Ипатьевой на колени.

— Не поняла?

— Что тут непонятного? Аванс!

— За что это?

— За работу, — невозмутимо ответил Комаров.

— Останови машину! — резко сказала Галина.

— Что так? — Если бы не смысл вопроса, могло бы показаться, что Комаров не услышал требования женщины. «Мерс» продолжал мягко колыхаться по выбоинам раздолбанного асфальта.

— Останови, я сказала!

— А что — у вас в Москве все такие принципиальные? Как это называется — бессеребреники?

— Бессребреники, — машинально поправила Галина.

— Без разницы… Ты бы посчитала сначала, прежде чем такими деньгами бросаться.

— Я последний раз говорю — останови! — почти выкрикнула Галина.

— Так кричишь, е-мое, что телефона не слышно. Хорошо, что он у меня еще и вибрирует! — Комаров достал из кармана пиджака трубку. — Да?.. — Он показал Ипатьевой глазами — разговор очень важный и очень короткий. Как-то так хитровато и обаятельно подмигнул… Она сразу поняла, что он хотел сказать: чуток, мол, повремени с криком — и почему-то послушалась. — Аркадий Григорьевич? — переспросил Комаров. — Да, я слушаю вас.

Ипатьева моргнула. Имя и отчество, произнесенные только что Комаровым, за последние несколько лет стали в народе почти нарицательными. Носившего их человека вовсю склоняли в газетах; дня не проходило, чтобы Аркадий Григорьевич не был упомянут в телевизионных новостях. Разве только анекдоты не ходили про Аркадия Григорьевича. Хотя, может быть, таковые и имели место, просто до Ипатьевой они еще не дошли.

Сам факт знакомства Комарова с Аркадием Григорьевичем (и ведь не просто знаком, а вот так запросто созванивался, да и не просто созванивался, а сам Аркадий Григорьевич звонил ему, Комарову, на мобильный!) настолько поднял господина Комарова в глазах Ипатьевой, что она мгновенно забыла о своем желании покинуть «Мерседес», чтобы навсегда вычеркнуть хамоватого питерца из своей жизни…

«Хотя, быть может, это какой-нибудь тезка?» — вдруг подумала Ипатьева. Но немедленно прогнала прочь эту мысль.

Тон, которым разговаривал Комаров, а точнее, тот вид, с которым он слушал монолог своего невидимого собеседника, недвусмысленно подтверждал: этот Аркадий Григорьевич — именно тот самый Аркадий Григорьевич, о фантастическом состоянии которого, о его влиянии на внешнюю и внутреннюю политику страны, о тесной финансовой связи с самим Президентом (и еще много о чем!) ходили слухи не только в России, но и, по всей вероятности, во всех странах, считающихся хоть сколько-нибудь «развитыми».

— …Я вас понял, Аркадий Григорьевич. Да, очень хорошо. Я его встречу, конечно, все будет по высшему классу.

Галина напрягла слух — и ей удалось расслышать в трубке знакомую речь скороговоркой… Речь, которую она, как профессиональный журналист, не могла спутать ни с чьей другой. Конечно, это был Понизовский.