Чисто семейное убийство - Елена Юрская Страница 25

Последняя прочитанная Геной книга была как раз о психологии оговорок и случайных мыслей. Если все, что там написано (а Гена привык верить печатному слову), правда, то надо покупать «вирго», «кремлевскую таблетку» и на крайний выход — механический эректор. Черт с ним, лишь бы не опозориться.

— Гена, где она, я тебя спрашиваю? Где? Мне уже ехать пора! Что говорить, надо же посоветоваться. — Миша был вне себя: щеки стали красными, а зеленые глаза замутились болотной тиной. — Ты вообще понимаешь, что происходит? И чем это может для нас кончиться?

Кривенцов вяло кивнул, думая, что их с партнером шансы попасть за решетку сведены к равным. Один — один. Так, может, это заговор?

— Я сейчас же поеду. Все, машину мне! Машину!

— И полцарства в придачу. На машине поеду я, а ты пешком, — скомандовал Миша и скрылся из виду.

Еще лучше! Гене полезен свежий воздух и весенние короткоюбочные пташки. Гене пора влюбиться, выбрать новую жертву и почувствовать себя именинником. Если бы этот сухарь знал, какое это счастье — между столбиками цифр видеть родное, еще не приблизившееся для поцелуя лицо, ноги и грудь, то он бы умер от скорби по собственной жизни. Геннадий Петрович вышел на улицу и расправил грудь, плавно переходящую в живот, кровь разлилась по всему телу и забурлила. Не доверяя прочности, а главное — чистоте уличных знакомств, Гена зашел в кафе на предмет прощупывания контингента. Гена чувствовал себя мойщиком золота: только он был способен среди прыщавых девиц разглядеть наивную душу, а среди душевных бальзаковских дам — нетронутые старением тела. В кафе под названием «Ромашка» ему повезло не очень, его держал то ли гомосексуалист, то ли многодетный грузинский отец. Обслуживали смурные темные мальчики с явным кавказским выговором. Кроме растворимого кофе и пепельниц, сделанных из ручных гранат, любовно распиленных надвое, здесь подавали шашлыки, деловые новости и итоги разборок. Ничего интересного. Геннадий Петрович грустно вздохнул, прикинул возможные расходы на такси и решил проехать троллейбусом, но купить своей, наверное, заболевшей Валечке что-нибудь экзотическое. Немного поколебавшись между салоном «Интим», где задаром отдавали мужские достоинства, и фирменным магазином французской косметики, где задорого скрывали женские недостатки, он купил букет тюльпанов и влез с ним в маршрутное такси — гулять, так гулять!

Коттеджный поселок на улице Демьяна Бедного встретил Кривенцова лаем собак, воем сигнализации и легким матерком вахтера, который пытался популярно объяснить Кривенцову, что чужие здесь не ходят. Окрыленный собственным романтизмом Геннадий Петрович щедро закрыл сторожу рот: он дал один доллар, хотел даже потребовать немного сдачи, но передумал. Предстоящая встреча с Валечкой начисто отбивала давешние грустные мысли о сексопатологе. У калитки Кривенцов ослабил узел галстука, во дворике чуть расстегнул рубаху, на крыльце, скромно оглянувшись, начал возиться со штанами. Он чувствовал высокий душевный подъем и стремление дублировать постельные сцены самого Челентано.

— Это я! — громко сказал Гена, трогая ручку открытой двери. В конце концов, он ведь был джентльменом и не собирался застукать свою единственную женщину, чтобы потом неизвестно зачем волноваться. — Это я, кто не спрятался, я не виноват. Валя, ты что, оглохла?

Приходила пора обидеться — она игнорировала его звонок, она не выбежала его встречать, она молчала, когда он с цветами был в ее доме Что за шутки? Не хочешь — не надо. Мучить-то зачем?

— Я могу уйти, если мне здесь не рады.

Гена обиженно засопел и застегнул одну пуговичку на брюках, купленных прошлой осенью у спекулянта, который воровал брак торговой фирмы Жана Поля Готье.

Тихо. В доме было предельно тихо. Так тихо, что даже страшно. Гена выбежал на улицу и метнулся к вахтеру.

— В семнадцатый дом кто-нибудь входил-выходил? — нервно спросил Гена.

— А тебя там что? — Вахтер прищурил хитрый пропитой глаз. — Раздели, что ли? Так я спал. Вот все время и спал. Что я, дурак?

— Дед, пошли со мной, — предчувствуя неладное, попросил Гена и протянул сторожу еще одну бумажку в один доллар. Зачем переплачивать?

— Это можно. Только я и потом скажу, что спал. Понял? В семнадцатый, говоришь? Так тихо там. Там всегда тихо, если ты про это…

Взволнованный Кривенцов едва поспевал за ушлым дедом, ранее служившим в войсках особого назначения.

— Гляди — открыто? Ты, что ли? Эй, есть кто-нибудь? — Дед быстро зашагал по темному коридору в сторону зала с камином, где раньше так любил посиживать Гена. — Так ты, что ль, бабу пришил? Смотри какой! А свидетель тебе зачем? Не, я на это дело не подпишусь. Так каждый день придется кому-то в свидетели идти. Обстановка у нас, знаешь, нервная. Эй, ну чё не проходишь? Не стесняйся. Не страшно пока. Теплая она…

Противно задрожали коленки, тюльпаны один за другим, как живые, начали выпрыгивать на махровый французский половичок. Гена было наклонился, чтобы их поднять, и почувствовал острый приступ тошноты. Да что такое? Что за напасть? Не может быть! Осторожно ступая по отлакированному паркету, он вошел в комнату и увидел ее. Одетая как на работу, уже накрашенная и начесанная Валентина сидела в кресле. На шее у нее болтался дамский чулок.

— Во, видишь, колготки. А давеча одну, чтоб шибко не орала у нас, с третьего этажа вышвырнули. Так жива осталась. А эта нет. Мертвая. Как специалист говорю.

— Валя. — Он тронул ее за руку и отшатнулся.

Валя была уже не здесь. И ждала его, Гену, чтобы сказать что-то важное. Только вот что? Она была некрасивой в смерти — багрово-синяя, выпавший язык, сбитая набок башня. Она была очень некрасивая, но Кривенцов, казалось, этого не замечал. Он снова взял Валю за руку и начал тревожно гладить, прислоняясь к ладони щекой и губами. Помимо его воли вдруг капнули слезы. Но легче не стало.

— Некрофил! — спокойно констатировал сторож и сплюнул на пол. — Ты пока продолжай, а я пойду милицию вызывать. Давно, уж с неделю как их не было. Сглазил я, наверное, вот подумал «давно не было» — и пожалуйста. А ты сиди, раз горе у тебя такое, так и сиди с ней, покуда приедут.

— Я сам, — прошептал Геннадий Петрович белыми губами. — Я сам знаю, кого вызывать. У меня знакомые.

— Можно подумать, я бы сейчас пошел звонить по 02, тоже, знаешь, народ волновать. Я к своим. К проверенным. Но раз платить не хочешь чужим — твое право. Только быстрее давай, если я тебе нужен. Я же только до полудня трезвый и в мыслях. Потом — все. До завтра, дорогие товарищи.

Гена еще раз осторожно погладил Валину ладонь и набрал домашний телефон. Гулко и тихо ухало сердце, в голову стучали длинные ненастоящие гудки. Людочки не было дома. Миши не было на работе. Оставался Тошкин, который теперь уж вряд ли поверит во что-то, подобное самоубийству. Или ныне такие случаи известны?

— Дима, у меня то же самое, — хрипло вымолвил Геннадий Петрович, когда на том конце бодро поприветствовали: «Прокуратура». — То же самое у меня, Дима.