Тайна голландской туфли - Эллери Квин Страница 26

Он говорил и жевал. Скоро разговор стал всеобщим. Предположения сыпались одно за другим. Эллери поставил у стены стул и уставился в потолок.

Инспектор вытер рот платком.

— Ну так, — проговорил он, — остался только этот Кнайсель. Наверное, он там сидит, снаружи, возмущаясь, как и все? Как, сын?

Эллери махнул рукой в знак согласия. Но внезапно глаза его сузились, и он с силой стукнул стулом об пол.

— Есть идея! Какой я глупец, что раньше не додумался!

Слушатели недоуменно переглянулись. Эллери возбужденно вскочил на ноги.

— Давайте-ка посмотрим на этого австрийца. Этот таинственный Парацельс может оказаться интересным объектом... Я всегда интересовался алхимиками.

И он почти побежал к двери амфитеатра.

— Кнайсель! Доктор Кнайсель здесь? — прокричал он.

Доктор Праути смел со своих колен крошки, встал, поковырял во рту пальцем, взял свой черный чемоданчик...

— Пошел, — провозгласил он. — Пока.

Он прошел через дверь, насвистывая и шаря в кармане в поисках сигары.

Эллери Квин отступил, чтобы позволить Морицу Кнайселю войти в амфитеатр.

Инспектор Квин делал умозаключения быстро и сразу; по его мнению, Кнайсель относился к «людям-козырям». Он был мал ростом, темноволос, с европейским типом лица, с ощипанной бородкой, с глубокими и мягкими, как у женщины, глазами.

При этом Мориц Кнайсель был самым неожиданным индивидуумом из тех, кого Квин встретил в деле Абигейл Дорн.

Пальцы его были запятнаны, прожжены химикатами. Кончик левого указательного пальца был порезан и кровил. Униформа его выглядела так, будто он побывал в химической атаке: она была буквально испещрена цветными пятнами и прожжена до дыр. Даже обшлага его брюк и парусиновые туфли и те были потрепаны и прожжены.

Эллери, рассматривая его из-под полуприкрытых век, прикрыл дверь и указал на стул:

— Садитесь, доктор Кнайсель.

Ученый подчинился без единого слова. Он источал ауру всецелого поглощения своими мыслями — и это приводило в замешательство. Он не замечал взглядов ни Квина, ни окружного прокурора, ни других детективов; они же сразу поняли причину его отрешенности. Он не был напуган, не был ни уклончив в ответах, ни насторожен. Он просто был глух и слеп к окружающему.

Он сидел, отгородившись от них своим собственным миром, странная хилая фигурка из фантастических, псевдонаучных фильмов.

Эллери встал напротив Кнайселя, сверля его глазами. Прошло несколько минут, и ученый, кажется, почувствовал устремленный на него взгляд: он поднял глаза.

— Простите, — сказал он по-английски, слишком правильно выговаривая слова; и сразу стало ясно, что говорит иностранец. — Вы хотите допросить меня. Я только что услышал, что миссис Дорн была удушена.

Эллери расслабился и сел рядом.

— Что так поздно, доктор? Миссис Дорн мертва уже несколько часов.

Кнайсель чуть притронулся ладонью к шее.

— Я, видите ли, здесь почти посторонний. В моей лаборатории — совершенно особый мир. Научный интерес...

— Хорошо, — сказал Эллери, положив ногу на ногу, — я всегда думал, что наука — это особая форма нигилизма... вы, похоже, не сильно взволнованы новостью, доктор...

Глаза Кнайселя выразили удивление.

— Дорогой мой! — запротестовал он. — Смерть — это вряд ли то явление, которое может вызвать у ученого много эмоций. Конечно, фатальные явления всегда поражают, но не до той степени, чтобы вызвать сантименты. В конце концов... — На губах его появилась загадочная улыбка, — мы ведь против буржуазного отношения к смерти, не так ли? «Покойся с миром» — и так далее. Я бы с большим удовольствием процитировал испанскую, возможно несколько циничную, эпиграмму: «Лишь тот достоин почитания и оплакивания, кто мертв и покоится под плитой».

Эллери был удивлен и ожидал продолжения разговора, неожиданно обретя интересного собеседника. И улыбка, и любопытство ясно читались в его глазах; брови его то и дело в изумлении поднимались.

— Поражаюсь вашей эрудиции, доктор Кнайсель, — сказал он с теплотой. — Но вам, вероятно, известно, что, когда этот таинственный возница — смерть — берет в повозку сопротивляющегося новичка, он иногда сбрасывает прежнего, чтобы уравновесить экипаж... Я, конечно, заинтересован в столь пошлом и неинтересном последствии смерти, как наследование и завещание. В первом завещании покойной не все ясно, доктор... Могу я похвалиться своей эрудицией перед вами, доктор? Вот эта цитата, как ни забавно, из датского: «Тот, кто ждет смерти ближнего, чтобы завладеть его башмаками, рискует остаться босым».

Кнайсель ответил приятным голосом:

— И из французского тоже, вероятно. Множество афоризмов совпадают в разных народностях.

Эллери засмеялся почти счастливо, с восхищением кивнул:

— Я и не знал. Придется проверить вас, доктор. Ну а теперь...

— Вы, без сомнения, желаете знать, где и как я провел это утро... — любезно продолжил Кнайсель.

— Будьте так любезны, расскажите.

— Я приехал в госпиталь в 7.00, в мой обычный час. — Кнайсель сложил руки на коленях. — Пришел в лабораторию уже переодевшись, поднявшись из подвала, где у нас находятся общие раздевалки. Лаборатория располагается на этом этаже, через коридор по диагонали из северо-западного угла амфитеатра. Но я уверен, что вам это уже известно...

— Ну конечно! — пробормотал Эллери.

— Я закрылся в лаборатории и пробыл там до тех пор, пока один из ваших помощников не позвал меня. Я сейчас же прошел в амфитеатр, в соответствии с вашим приказом, и тут только узнал, что миссис Дорн этим утром была убита.

Он сделал паузу, держась со сверхъестественным спокойствием. Однако Эллери не сводил с него глаз.

— Этим утром никто меня не тревожил, — продолжал безмятежно Кнайсель. — Иначе говоря, я был один в лаборатории с нескольких минут начала восьмого до недавнего времени. Работал не прерываясь — и без всяких свидетелей. В это утро даже доктор Дженни не появился в лаборатории, вероятно по причине смерти миссис Дорн и последовавших забот. А доктор Дженни обязательно навещает меня каждое утро... Думаю, — задумчиво заключил он, — это все.

Эллери продолжал сверлить его взглядом. Инспектор Квин, не мигая, наблюдал за ними обоими. Он вынужден был признаться себе, что, несмотря на высокое самообладание Эллери, тот никогда еще не был так несобран.

Старик начал хмуриться. Он ощутил приступ неопределенного, но явственного гнева.

Эллери улыбнулся:

— Превосходно, доктор Кнайсель. И, поскольку вам заранее известно все, что я хотел у вас спросить, возможно, вы ответите на мой следующий вопрос без вопроса как такового?