Заговор патрициев, или Тени в бронзе - Линдсей Дэвис Страница 26

— Пестум, — соблазнительно продолжал я. — Цивилизованный город с мягким климатом, где растут самые красивые фиалки в Европе, и все розы парфюмеров цветут дважды в год… — Пестум на западном побережье Кампании — легко досягаемый для Веспасиана.

— В какой должности? — Сейчас он говорил больше как сенатор.

— Я не имею полномочий утверждать это, сенатор. Но во время моей поездки сюда я узнал, что у них есть вакантная должность в большом храме Геры…

Он тут же кивнул.

Я это сделал. Все кончено. Я вытащил Курция Гордиана из изгнания и удачно заработал себе премию. О, если быть реалистичным, то я получу ее при условии, что Веспасиан согласится на решение, которое я предложил, только если нам когданибудь удастся прийти к согласию, что это решение ценно для империи — и в том случае, что он заплатит.

Я встал, разминая спину. Я чувствовал себя грязным и уставшим; знакомое состояние в моем деле. От недостатка приличного общения моя речь стала медленной. Ноги болели от бесчисленных царапин после того, как я пробирался по приморским зарослям по прихоти моей козы. Я был разбит. У меня выросла ужасная десятидневная щетина; наверное, я был похож на горного разбойника. Волосы огрубели, а брови затвердели от соли.

Наблюдая, как Гордиан начинал торжествовать от собственной удачи, я старался не думать о своих неприятностях. Если я действительно получу эту премию, то она станет одним маленьким взносом из четырехсот сестерциев, которые могли бы мне помочь добиться Елены. Осведомитель — это скучная старая профессия. Оплата паршивая, работа еще хуже, и если ты когданибудь найдешь женщину, то у тебя не будет денег, или времени, или энергии… И она все равно тебя бросит.

Я сказал себе, что мне станет лучше, как только я получу удовольствие в виде долгого часа в парной, с приличной горячей водой в достаточном количестве, в частных термах понтифика. Хорошая баня, когда действительно в ней нуждаешься, может помочь преодолеть практически все.

Потом я вспомнил, что этот неловкий ублюдок Мило разбил мою любимую бутылку с маслом в мансионе Кротона.

Я наконецто был чистым, хорошо выбритым и начинал расслабляться, когда началась вся эта суматоха.

Поскольку терма была частной, на мраморной полочке постоянно жили несколько стеклянных и алебастровых баночек с интересными маслами. Я осторожно залез туда и приметил особую зеленую бутылочку с помадой для волос, чтобы нанести последний лечебный штрих…

Успокоившись в роскошной горячей парилке, я почувствовал, что могу оценить все произошедшее. У братьев Курциев было такое древнее генеалогическое древо, что еще Ромул и Рем вырезали на его мху свои имена. Для них Веспасиан был никем. Его хорошее управление ничего не значило; даже те сорок лет службы, которые он уже посвятил Риму. У него не было денег и знатных предков. Людям, у которых нет ничего, кроме таланта, непозволительно дорастать до высших должностей. Тогда какие возможности существуют для растяпаристократов и дураков?

Лонгин и Гордиан, два впечатлительных болвана, у которых статус выше умственных способностей, должно быть, стали легкой добычей для более сильных людей с более безнравственными идеями. Лонгин жестоко заплатил за это, а все, чего сейчас действительно хотел Гордиан, это бегство, за которое он смог бы оправдаться перед своими сыновьями…

В этот момент тяжелые шаги вывели меня из задумчивости.

* * *

Когда я вместе с рабом, которого послали позвать меня, выбежал на улицу, из храма в дом на самодельных носилках несли раненого человека. На крыльце Мило яростно спорил с Гордианом; когда появился я, с мокрыми кудряшками, намазанный прекрасными маслами и завернутый в маленькое полотенце, Верховный жрец холодно воскликнул:

— Фалько был в бане!

Я сказал:

— Спасибо за алиби; что за преступление?

Гордиан, чья обычная серая бледность превратилась в болезненно белую, кивнул, когда мимо нас в дом пронесли человека без сознания. Это был заместитель жреца, тот самый, который исполнял обязанности понтифика, пока Гордиан был в трауре. Вуаль, которая покрывала его голову у алтаря, все еще была намотана на него, окрасившись в темнокрасный цвет.

— Беднягу нашли истекающим кровью с раной на голове. Его ударили подсвечником. Ктото оставил твою козу здесь, в храме…

— Если вы пытались обвинить меня, то это бестактно! — зло перебил я. — Я никогда не приводил ее в святилище, что вы отлично знаете! — Раб принес мне тунику, и я с некоторым трудом натянул ее, поскольку все еще был мокрым.

— Фалько, к удару плохо прицелились; он может выжить — но в таком случае он просто счастливчик…

— Прекратите рассуждать, удар предназначался вам! — Я одернул свою прилипшую к телу тунику, отворачиваясь от Гордиана к его управляющему, который бросил на меня сердитый косой взгляд. — Мило, я держался подальше от храма, пока там находились посетители. Ты был на страже? — Громила, казалось, не хотел разговаривать, все еще не забыв, как я ударил его по голове в Кротоне. — Подумай, Мило! Это срочно! Был ли здесь ктонибудь, кто вел себя както неестественно? Ктонибудь задавал вопросы? Кто по какимто причинам тебе запомнился?

Это была тяжелейшая работа, но мне удалось вытянуть из Мило приметы возможного посетителя. Этот человек настаивал, чтобы его жертвоприношение совершил лично Гордиан. Слуги не пустили его, сказав, что понтифик не будет совершать жертвоприношений до сегодняшнего дня.

— И сегодня утром он снова приходил сюда? — Мило показалось, что да.

— Почему ты в этом уверен? — отчеканил сам Гордиан.

— Изза лошадей, — пробормотал Мило.

Я резко поднял глаза.

— Лошадей? Не пегая ли вьючная и чалая с дергающимися ушами? — Мило нехотя согласился.

— Ты знаешь этого негодяя, Фалько? — с негодованием закричал Гордиан, как будто подумал, что я с этим человеком заодно.

— Он следовал за мной по пути сюда, по крайней мере, от Салерно, возможно, от Рима… — Наши глаза встретились. Мы оба подумали об одном и том же.

— Барнаб!

Я схватил жреца за локоть и толкнул его в дом, где он мог бы чувствовать себя более или менее безопасно.

* * *

Для меня не могло быть сомнений, что нападавший был уже далеко, но мы послали Мило и нескольких слуг прочесать местность. Недалеко от берега мы видели корабль, который только подогрел наши подозрения о том, что у противника могли быть сообщники, которые выручали его лодкой, лошадьми и всем остальным. Гордиан застонал, обхватив голову руками. Он позволил себе представить, как его заместителя, закрытого вуалью так, что его нельзя было узнать, ударили по голове, когда он стоял в молитве, держа руки на главном алтаре…

— Я оставил в Риме свою семью, Фалько. Они в безопасности?

— От Барнаба? Я не оракул, сенатор. Я не сижу в пещере, жуя лавровые листья; не могу просто погрузиться в транс и предсказать его следующий шаг… — Жрец в отчаянии кусал нижнюю губу. — Этот человек убил вашего брата, — терпеливо напомнил я ему. — Веспасиан настаивает, что за это отвечает он. Теперь Барнаб пытался напасть на вас; когда он узнает о своей ошибке, то может попытаться снова. — Гордиан уставился на меня. — Сенатор, это подтверждает мои подозрения: ваш брат Лонгин представлял какуюто угрозу. И вы тоже, повидимому. О чем бы ни было известно вашему брату, он мог послать вам сообщение между встречей с вольноотпущенником в доме жреца и походом в храм Геркулеса тем вечером; должно быть, Барнаб боялся, что он это сделал. Если от Лонгина чтонибудь придет, то в ваших интересах рассказать мне об этом…