Мимо денег - Анатолий Афанасьев Страница 26

Наконец Гурамов с победным видом откинулся на стуле и произнес:

— Все, приехали, господа… Не хотите ли что-нибудь сказать друг другу? Это разрешается. Пожалуйста. Боюсь, другая такая возможность представится не скоро.

Парнишка-протоколист сдавленно хмыкнул и поднял руки над «Эрикой», демонстрируя, что не собирается больше ничего записывать. Олег посмотрел ей в глаза глубоким, завораживающим взглядом.

— Не переживай, Аня. Даже при самом плохом раскладе мы тебя вытащим. За стариков не беспокойся. Я их не оставлю.

До Ани не сразу дошел смысл его слов. По губам следователя скользнула дьявольская усмешка. Это ее встряхнуло.

— Олег, опомнись! Это же все туфта. Они нас запутывают, а ты поддаешься. Хочешь свалить на меня, а получается, подыгрываешь им. Соберись, Олег!

— Никуда не денешься, — торжествующе заметил Гурамов. — Против улик не попрешь.

— Господин следователь, — вскинулся Стрепетов, — хочу сделать заявление.

— Сколько угодно. Не стесняйтесь.

— Прошу подвергнуть госпожу Берестову психиатрической экспертизе. Полагаю, это кое-что прояснит.

— У вас есть основания?..

— Да, мне стало известно, что Анна Григорьевна состоит на учете в психдиспансере. Вот справка.

С сокрушенным видом он достал из нагрудного кармана какую-то бумажку, передал Гурамову. Тот пробежал ее глазами с удрученным выражением лица. Аня замерла, будто под наркозом: фарс приобретал все более фантастические формы.

— Почему же не сказали об этом раньше, Олег Васильевич?

— Сам узнал недавно… Да и не хотелось доставлять ей лишние страдания.

— Да, разумеется… это несколько меняет картину… Ах, Анна Григорьевна, Анна Григорьевна, как же вы так? Плюс ко всему и наркотики.

Бледная как смерть Аня сказала:

— Можете сколько угодно издеваться, ни с кем из вас я не буду больше разговаривать.

— Понимаю, — глубокомысленно согласился следователь. — Ломка началась.

Он нажал на столе кнопку — и за Аней явился милиционер, который отвел ее на первый этаж в камеру. Ей хотелось поскорее остаться одной: было о чем подумать. Если Олег и этот Гурамов вдруг сговорились, то для нее это, в сущности, ничего не меняет. Ее песенка все равно спета. Но что-то все же тут было не так, концы не сходились с концами. Слишком она незначительная мишень, чтобы затевать сыр-бор и палить по ней из тяжелой артиллерии. Если такая девочка, как она, кому-то начинает мешать или как-то провинилась, ей просто привязывают груз к ногам и топят в Москве-реке. Или устраивают еще что-нибудь, не требующее больших затрат. А тут — на тебе! — целая карусель. И уж совсем не нужен весь этот цирк Олегу, который мог просто вышвырнуть ее из «Токсинора».

Что-то тут не так, но что? Зачем запихивать ее в камеру и сводить с ума? Когда Олег объяснял, что на него наехали, и просил ее встретиться с каким-то могучим паханом, чтобы дать ему время для маневра, он безусловно был искренен. А что же происходит теперь? Почему ее выпроводили, а Олег остался? Какие козни они плетут со следователем? Может быть, Олег пытается его перекупить? И что за дурацкая затея со справкой? Где он ее раздобыл? Бедный мальчик! Перед тем как стать мутантом, рыночником, он мечтал совсем об иной судьбе. Однажды, размягченный вином, стыдливо посмеиваясь, признался, что в детстве сочинял стихи, написал целую поэму и отправил ее в «Пионерскую правду». Анечка не застала, но была когда-то такая детская газета, и там напечатали кусочек из его поэмы. Можно представить, как гордился собой шестиклассник Олежек, сероглазый малыш… Куда это все подевалось? Стихи! Боже мой!..

Клацнул дверной засов — и ее мирное затворничество окончилось. В камеру впихнули двух новых постоялиц. При первом же взгляде на них Аня поняла, что кошмар продолжается. Обеим женщинам было далеко за тридцать, и если бы Аня встретила их на улице, то, вероятно, поспешила бы уступить дорогу. Героини телепередачи «Фактор риска», из тех, кто в тюрьму попадает, чтобы отдохнуть от слишком бурной жизни на воле. У одной во всю щеку синий желвак, вторая — в перекошенном набок рыжем парике с овечьими кудряшками и в таком гриме, как для съемок в фильме ужасов. Обе рослые, крепенькие, пьяненькие — и целеустремленные. Дружно подошли к нарам, уставились на нее.

— Подвинешься? — спросила одна. — Или будешь весь лежак занимать?

Аня молча переползла к стенке. Дамы уселись, обосновались, закурили. Между ними пошел такой разговор:

— Что-то, Люся, давно я свежатинки не пробовала, а ты?

Вторая ответила басом:

— И не говори, подружка. Ничего, ближе к ночи оттянемся. Давай покемарим чуток.

Сказано — сделано. Привалились друг к дружке и разом захрапели. Аня не испугалась. Конечно, бабешек подсадили, чтобы она не скучала. Привет от следователя Гурамова.

Потихоньку сползла с нар, но не до конца. Одна из бабенок цепко ухватила ее за щиколотку.

— Куда, сучонка?

Чудно: только что храпела, пускала сиреневые пузыри — и вдруг точно капкан на ноге. Ее товарка тоже очнулась. В четыре пронзительных глаза ее изучали. Не такие уж пьяные оказались, как изображали.

— Что вам надо? — спросила Аня.

— А ты как думаешь?

— Вас Гурамов послал?

— Хуямов, — ответила та, которую звали Люся, с синей щекой. — Ты, сикушечка, не рыпайся, хуже будет.

— Я не рыпаюсь, с чего вы взяли?

— То-то и оно. Умная очень, да? Посмотрим, как утром запоешь. После ночи любви. Ну-ка, поведай о себе. Все по порядку. Кто родители, какие болезни? Как докатилась до жизни такой?

— До какой?

— Как убивицей заделалась?

— Я не убивала, вам неправду сказали.

— Нам пока ничего не сказали, это ты нам скажешь.

— Отпустите, пожалуйста, ногу. Больно.

— Вся боль впереди, детка, — гулко, насмешливо прогудела женщина-привидение в гриме. Из-под рыжего парика выпутались черные пряди. Ухватила Аню за вторую ногу, и в мгновение ока она оказалась зажатой между двумя плотными, тугими тушами.

— Ну? — гукнула Люся.

— Что — ну?

— Давай подробности, сикушечка.

— Угостите сигареткой, пожалуйста.

— На, кури. — Привидение достало пачку «Явы», но лишь только Аня потянулась, со смехом отдернуло руку. — Свои надо иметь.

— Пусть курнет, — разрешила Люся. — После-то не до курева будет.

— Что вы хотите со мной сделать? — поинтересовалась Аня без энтузиазма.

— Мало не покажется, — уверила Люся. — Затрахаем так, как ни один кобель не трахал. Любишь трахаться, да? Или только убивать намастырилась?

Наверное, она уже должна была трястись от страха, но Ане стало смешно. Надо же, какие ушлые, расторопные бабенки — и силы немеряной… Хорошо бы они ее придушили — всем напастям конец. Неожиданно — от тоски, от душевной пустоты — на нее напал говорун, все рассказала: и кем была, и как влюбилась в директора «Токсинора», и чем все кончилось. Да так складно выходило, бабищи заслушались, не перебивали. У нее самой на душе полегчало. Правильно говорят: хоть в колодец, да выплесни беду. Вскоре все трое сидели на краешке нар и дружно дымили.