Потерянная невинность - Нэнси Пикард Страница 27

Он развернул сапог так, чтобы Эбби увидела стекающую по подкладке белую струйку. Было ясно, что кто-то сел на голенище и опорожнился.

— Ох, Патрик, мне очень жаль! — с трудом сдерживая смех, воскликнула Эбби.

— Это не смешно, черт возьми! Твои птицы меня ненавидят, Эбби.

Это было настолько очевидно, что Эбби даже не пыталась ничего отрицать. Все три попугая ненавидели и презирали Патрика. При его появлении они неизменно поднимали крик. Если он по неосторожности подходил слишком близко к клетке, они пытались его ущипнуть. И при каждом удобном случае гадили на его вещи.

— Все! — мрачно глядя на Эбби, заявил Патрик. — Я больше не собираюсь этого терпеть.

— Да брось ты, Патрик! Эти сапоги видели коровьего дерьма больше, чем любое стойло. Дай сюда. Я все вытру.

Он вручил ей сапог, и она вытерла его бумажными полотенцами. Натягивая его на ногу, Патрик пробормотал:

— Тебе придется расстаться с этими птицами.

— Что?

— То, что слышала, Эбби. Выбирай: они или я.

— Ах, вот так! — Она прищурилась. — Проваливай отсюда! И смотри не споткнись, когда будешь бежать к выходу, — подражая его зловещему тону, добавила Эбби.

— Я их когда-нибудь придушу.

Он не шутил, и она не засмеялась. Это был совсем другой Патрик. И этот Патрик ей никогда не нравился. Она помнила его как противного и злого старшего брата Рекса, который постоянно ее дразнил, часто доводя до слез. Время от времени этот Патрик выглядывал наружу, и в такие моменты она его терпеть не могла. Более того, она его боялась. Боялась точно так же, как и тогда, когда ей было шесть, а ему десять, и еще много лет спустя. Тот Патрик исчез, сменившись гораздо более приятным типом, и лишь изредка напоминал о себе. Но Эбби знала, что он ненавидит птиц так же сильно, как и они его.

— Если ты к ним прикоснешься, — угрожающим тоном негромко сказала она, — я обеспечу место в клетке тебе.

Он сверкнул на нее глазами, схватил сапоги и выскочил на веранду. Проходя мимо большой, накрытой покрывалом клетки, в которую Эбби на ночь закрывала своих любимцев, он злобно пробормотал:

— Жареный цыпленок! Курица по-охотничьи! Утка под апельсиновым соусом!

Наружная дверь громко хлопнула, и все стихло.

Эбби снова не удержалась от смеха. «Утка под апельсиновым соусом!» Такое мог брякнуть только Патрик.

Она отлично видела, что под тонкой пленкой цивилизованности в Патрике бушует и рвется наружу агрессия. Еще в юности он несколько раз побывал в участке за драку после злоупотребления пивом. Если бы он не был сыном шерифа, последствия могли бы быть гораздо более серьезными. Сколько она себя помнила, Патрик всегда был несдержан и вспыльчив. Но когда он произносил что-нибудь вроде «курицы по-охотничьи», прекрасно понимая, что этим рассмешит Эбби, его трудно было воспринимать всерьез.

Она выскочила на веранду, а затем на крыльцо, чувствуя, как к босым ступням прилипает рассыпанный по полу птичий корм.

— Патрик! — закричала она в его удаляющуюся спину. — Не забудь привезти сено.

Патрик не обернулся, но поднял руку, показывая, что он ее услышал.

Эбби подождала. Убедившись, что он не показал заодно средний палец, она расценила этот жест как «хорошо» и, улыбаясь, вернулась в дом.

* * *

Из-под покрывала уже раздавались хриплые крики.

Эбби сняла покрывало с клетки и ласково поздоровалась со своими птицами — Джей Ди, Лави и Грейси. Два попугая поменьше появились в ее питомнике через много лет после того, как она украла с веранды Ньюкистов клетку с большим красным южноамериканским попугаем. Ее клиенты таяли при виде этих прекрасных птиц и часто подбегали к веранде, чтобы постучать по сеткам, в теплую погоду заменяющим стекла, и поболтать с умными и красивыми созданиями.

— Быстро признавайтесь, кто из вас нагадил в сапог Патрика!

— Привет! — ответила Грейси, пустив в ход свое единственное слово.

Все трое взобрались к ней на руки и на плечи, чтобы прокатиться в кухню, где их ожидал завтрак. Подойдя к столу, Эбби увидела, что в спешке Патрик забыл у нее свои солнцезащитные очки. Дорога к ранчо Шелленбергеров вела на восток, и это означало, что Патрику придется щуриться, чтобы разглядеть шоссе, защищая глаза от восходящего солнца. «Ох и зол же он будет!» — подумала Эбби.

— Так ему и надо! — сообщила она птицам. — В следующий раз не будет говорить о вас всякие гадости.

Раскладывая фрукты и орехи по мисочкам и поглощая все это наравне с попугаями, Эбби пожаловалась:

— Знаете, что мне сказал этот псих? В это трудно поверить, но он заявил, что я должна выйти за него замуж, потому что больше никому не нужна!

Она отнесла птиц и мисочки обратно на веранду, которую каждую весну с помощью тропических растений из теплицы, а также подвешенных к жердочкам зеркал и игрушек превращала в вольер для птиц.

— В следующий раз, — обратилась она к птицам, — цельтесь в оба сапога.

День поминовения. Кто только не возвращается домой в этот праздник…

Вот о чем думал Митч Ньюкист, одной рукой удерживая шланг бензоколонки, а другой опираясь на свой «сааб». Слушая шум льющегося в бак бензина, он смотрел на дорожный указатель неподалеку и пытался понять, как ему лучше поступить. Ехать? Не ехать?

В конце января ему позвонил отец.

— Вчера умерла твоя мама, Митч, — прозвучало в телефонной трубке. — Она вышла из дома, находясь в состоянии спутанного сознания. На улице была сильная метель, и мама заблудилась. Ее нашли на кладбище Эбби Рейнолдс и Рекс Шелленбергер. Она лежала в снегу. Я подумал, что ты хотел бы об этом узнать.

Митч не знал, плакать ему или смеяться. Его мама умерла, и это просто обязано было вызвать слезы. С другой стороны, отец полагал, что он хотел бы об этом узнать. И это было почти также «забавно», как и то, что он назвал ему фамилии Эбби и Рекса, словно без этого Митч не понял бы, о ком он говорит.

Прижимая к уху трубку, он молчал и думал о том, что «забавно» — это не то слово, которое может описать отношение к нему отца. Но как Митч ни старался, он не знал, каким другим словом его можно заменить. Иронично? Незаслуженно? Наконец он остановился на варианте «жестоко», который показался ему наиболее точным.

— Как она оказалась на улице в метель? — спросил он у отца.

— Кто-то из этих чертовых сиделок не закрыл дверь во двор.

— Мне очень жаль. Когда похороны?

— Во вторник. Ты приедешь?

— Еще не знаю. Я подумаю.

— Если тебе надо об этом подумать, — внезапно голос отца зазвучал холодно и ожесточенно, — не утруждайся. Боже мой! Ведь речь идет о твоей матери!