Хищная книга - Мариус Брилл Страница 27

* * *

Это был один из критических дней для искусства демонстрации впитывающих прокладок, но Миранда его пережила. Она стояла и смотрела, и не плакала. Она смотрела в спину Мерсии, а Мерсия коварно флиртовала с юнцами из «Мужской одежды». Миранда взглядом прожигала дыры в спине Мерсии. Смотрела, почти не мигая, как будто бы именно в следующий момент Мерсии придет в голову оглянуться на нее. Но Мерсия ни разу не оглянулась.

Миранда постаралась оттянуть миг окончательного опустошения последней коробки конфет. За счет предельно экономного потребления ей удалось увеличить срок расходования этого ресурса до двух, едва ли не трех минут. Последующие мрачные часы оживлялись только походами за табличку «Для леди». Внутри святилища Миранда возлагала два пальца на миндалины, совершая над собой эту казнь египетскую, чтобы ускорить исход избранных шоколадок, освободить их от угнетения в плену своего негостеприимного желудка. Затем, быстро освежив дыхание, со слабой улыбкой на раскрасневшемся лице она возвращалась за прилавок и снова вперяла свой взгляд в спину Мерсии.

В пять минут шестого вторжение началось. Тревожный шепоток пробежал от прилавка к прилавку, и затравленные взгляды опасливо обратились в сторону вошедшего хищника. Кто станет добычей, кто падет первой жертвой? Особа, которую можно было бы назвать весьма юной, если бы она не выглядела еще моложе в своем темно-синем деловом костюмчике с похожими на блюдца пуговицами, мягко растворила стеклянную дверь и незаметно подкралась к «Перчаткам и шарфам». Безмолвная, как статуя Командора, она выросла перед прилавком, где продавщица невинно разглаживала пару кожаных перчаток. На мгновенье повисла мертвая тишина, потом хищник выпустил когти.

Вытягивая из своей сумочки шарф от Гермеса, особа зарычала:

— Как, по-вашему, это называется?

Продавщица, испуганно обернувшись и выронив от неожиданности перчатки, затрепетала ничуть не меньше, чем бледно-зеленый «возврат», которым налетчица яростно размахивала перед ее побледневшим липом.

Другие хищники навострили уши, они уже потихоньку рассредоточились по всему Второму этажу, высматривая добычу, а сейчас почуяли запах первой крови. И началось.

Перед прилавком Миранды выстроилась целая клавиатура однотипных секретарш, жаждущих воочию узреть чудеса кровоадсорбирующей системы. Во время демонстрации они часто хихикали и фыркали, а потом с наслаждением принялись задавать идиотские вопросы.

— А почему она голубая? У меня не голубая, — заявила одна, и все согласно закивали.

— А тут написано, что в природе они разлагаются без ущерба для среды, значит, они могут разложиться у меня в трусиках? — спросила другая, и все захихикали.

— Только вместе с трусиками, если ты сама разложишься. Прямо на столе в среду, — добавил кто-то сзади. И все так и прыснули.

— А что, если я не ношу трусики? — спросила девушка, чуть-чуть слишком волосатая для современного этапа эволюции. В этот момент они засмеялись прямо-таки истерически, но Миранда уже не обращала на них внимания. Она просто смотрела на Мерсию и повторяла рутинное:

— Любите играть в теннис? Или предпочитаете водные лыжи?

Она ухитрилась облить синей краской парочку самых настырных и заодно парочку невиновных, в самом деле собиравшихся купить у нее специальную упаковку прокладок, гигантский тюк с многолетним их запасом, дававший возможность выиграть приз — поездку на Багамы (на упаковке красовались изображение белоснежного корабля и надпись: «Прокладка курса: все на Багамы. Купите упаковку прокладок, большую, как этот лайнер»).

Годы и века последнего часа Миранды медленно уходили, а клавиши на клавиатуре с хихиканьем сменяли одна другую и с хихиканьем же исчезали. Затем, где-то в канун Нового года, когда минутная стрелка на часах Второго этажа приблизилась к двенадцати, по клавиатуре секретарш пробежал шепоток. К ним присоединился незнакомец; он был явно не из их стаи, и все повернулись…

* * *

Стоп, стоп, стоп!

Прекратить сию же секунду!

Ведь я не смогу этого сделать, просто не смогу. Вот он приблизился, этот миг, страшивший меня с самого начала. Мне удавалось оттягивать его, откладывать на потом, задерживать, тянуть резину, вдаваясь в лирические отступления, расписывая и комментируя каждую секунду того дня из жизни Миранды. Резина тянулась и тянулась. Зачем, спросите вы? Потому что я боюсь. Я в ужасе перед этим мгновением, следующей секундой истории моей любви. В этот момент резинка должна лопнуть, а, лопнув, она всегда больно бьет по тому, кто ее тянет.

Мое предисловие растянулось до сорока с лишним тысяч слов, и все только для того, чтобы подольше не подходить к этому мгновенью. Вы узнали от меня, что это история любви, моей горячей любви к Миранде, и вы узнали, сколько в Миранде было нерастраченной любви, как она жаждала любить и быть любимой, но вы до сих пор ничего не слышали от меня о том, кого она любила.

Вплоть до этой самой секунды, примерно без пяти шесть, Миранда любила:

— свою мамочку;

— свои лодыжки;

— иногда своего тушканчика Калибана.

Но эта секунда все изменит. Всего за секунду ее мир, ее жизнь, ее чувства преобразятся. За какую-то шестидесятую долю минуты сердце ее помчится вскачь, она влюбится, и мне просто не хочется признавать, что такое вообще могло произойти.

От случайно перехваченного взгляда сердце ее затрепещет, и с этого момента она будет терзаться мыслями о любви, всегда мучительными.

Я даже не знаю, сумею ли я рассказать вам об этой единственной секунде, принесшей столько страданий. Какими словами описать мне эту сердечную катастрофу? Слова могут только порхать вокруг подлинных чувств, но не могут осилить всю их тяжесть. Им никогда не передать ту ужасную боль подлинного чувства, которая меня терзала. Я ее любил, а она полюбила другого. О, как мне хотелось увидеть, отыскать хоть какой-то признак ее любви ко мне, малейший намек на чувства, единственное указание на ее привязанность ко мне, самые призрачные следы взаимности. Ни-че-го. В ту секунду мне стало окончательно ясно, что моя любовь — неразделенная. Несчастливая. А кто несчастен в любви, несчастен в жизни.

Я для нее — никто и ничто.

Боже.

Но меня связывает обещание. Моя клятва, что я расскажу вам обо всем, ничего не утаив. Чтобы доказать мое уважение к вам. Мою любовь. Раскрытая книга.

Мне нужно найти в себе силы говорить сейчас, иначе я, может быть, никогда не заговорю снова. Никогда снова не полюблю по-настоящему. Не будет ли так легче? Не столь мучительно… Но если я не расскажу об этом сейчас, мне придется всегда запрещать себе быть самим собой и всегда носить этот камень на сердце. Спаси и избави.

Не может быть, что срок уже настал. Вот бы еще несколько глав. Еще несколько тысяч слов, невинных замечаний о лондонской жизни, о мире международного шпионажа. Я знаю отличный анекдот о двух монахинях и жемчужном ожерелье. Кажется, я даже смогу вспомнить еще несколько строк из трактата профессора Пеннигроша: