Санкта-Психо - Юхан Теорин Страница 27

– Это не мое. Я снимаю квартиру. Контракт второй руки.

– Понятно… – Реттиг сел на диван. – У тебя здесь и ударная установка… Играешь?

– Так, немного…

– Здорово… – Он поднял указательный палец, будто его посетила внезапная мысль. – Можем объединиться… Наш ударник только что сделался папашей и все время пропускает репетиции.

– Ну что ж… – Ян не стал обдумывать предложение – оно ему показалось заманчивым. – Конечно, ритм держать могу, но… я не особенно хорошо играю.

– Или чересчур скромен, – коротко рассмеялся Парс. – Но попробовать-то можно?

Он залез в пакет и достал дымящийся кебаб в булке, завернутой в фольгу.

– Хочешь? – Реттиг очевидно голоден. Даже глаза заблестели.

– Нет… ешь на здоровье.

Ян запер входную дверь:

– А как ты узнал, где я живу?

– Посмотрел в больничном компе. Там адреса всех служащих. – Реттиг откусил большой кусок. – Ну и как ты там… в садике?

– Хорошо… только это не садик. Подготовительная школа.

– Ладно, ладно… и как ты там, в подготовительной школе?

Ян помолчал, потом спросил:

– А ты в самом деле работаешь в Санкта-Патриции?

– Конечно. Четыре ночи в неделю, остальное время свободен. Тусуюсь с «Богемос».

– И ты там охранник?

– Мы предпочитаем слово «санитар». Я работаю больных, а не против. Очень мирная публика. Большинство, по крайней мере.

– И часто ты с ними встречаешься?

– Каждый день. Вернее, каждую ночь.

– И знаешь, как кого зовут?

– Большинство – да… – Реттиг откусил кебаб, – но все время появляются новые. Кто-то уходит, кто-то приходит на его место.

– Но старожилов-то… если можно так сказать… старожилов… ты, наверное, знаешь, правда?

Реттиг предостерегающе поднял руку:

– Не все сразу. Мы можем, конечно, поговорить о наших гостях, но сначала… сначала ты должен определиться.

– Определиться… с чем я должен определиться?

– Хочешь ли ты нам помогать.

Ян отошел к стене:

– Тогда расскажи чуть побольше… «У Билла» ты намекнул что-то насчет запретов…

Реттиг кивнул:

– Об этом и речь. В Патриции – жуткая бюрократия. Особенно в закрытых отделениях. Там управляет денбез.

– Денбез… – Ян вспомнил, что он сам дошел до этого дурацкого сокращения. Ночбез – денбез. – Твои коллеги в дневное время? Дневная безопасность?

– Йепп. – Реттиг завел глаза к потолку. – Больные не имеют права писать, кому хотят, их почта проверяется. Им нельзя смотреть ТВ, нельзя слушать радио, их все время обыскивают.

Ян понимающе кивнул – он вспомнил, как проверяли его сумку на входе, когда он приехал в первый раз.

– Люди устают. Просто-напросто устают от постоянного контроля. Мы с ребятами много об этом говорим. Спокойные больные имеют право на контакт с окружающим миром.

– Ты так думаешь?

– Хотя бы через письма… им же пишут письма. Родители, друзья, сестры и братья. Но денбез перехватывает письма. Или вскрывает… перлюстрирует, говоря по-научному… Нам нужна твоя помощь.

– А что я могу сделать? – Ян внимательно посмотрел на Реттига. – Никто из подготовительной школы не имеет доступа в больницу.

– Как это не имеет? – быстро спросил Реттиг. – Ты имеешь, Ян… ты и твои дети.

Он ждет возражений, но Ян молчит.

– Вы имеете право входа в комнату свиданий фактически бесконтрольно… там нет ни камер, ни проверок. А по ночам в комнате никого. Туда может прийти кто угодно и спрятать где-нибудь пачку писем… писем, которые я могу захватить и пронести в больницу.

Ян быстро оглянулся – ему показалось, что за спиной у него стоит доктор Хёгсмед.

– А письма? Откуда приходят письма?

– Оттуда, где их пишут, – пожал плечами Реттиг. – Пачки писем приходят каждый день. Большинство скрывают от больных. Но у меня есть приятель на почте, он работает на сортировке. Здесь, в городе. Он уже начал откладывать письма… он их не читает, конечно, но принцип простой: письмо написано от руки и адресовано в клинику Санкта-Патриция. Откладывает, а потом передает их мне. – Реттиг довольно улыбнулся, но Ян не стал улыбаться в ответ. – Но я сам не могу ничего пронести в больницу. Нас проверяют.

– То есть содержание этих писем неизвестно? Вы не знаете, что в них?

– Как это не знаем… Бумага. Бумага со словами. Обычные письма.

Ян посмотрел на него долгим взглядом:

– Я не связываюсь с наркотой.

– О чем ты? Никакой наркоты. Ничего противозаконного.

– Но вы нарушаете правила.

– Да… но Махатма Ганди тоже нарушал правила. В благих целях.

Они помолчали.

Ян прокашлялся.

– Можешь рассказать о ваших больных?

– Каких именно?

Ян не хотел называть имя Рами. Не сразу.

– Я видел на территории старую женщину… седая, в черном пальто. Она сгребала листья за оградой. Она пациентка или работает у вас?

Улыбка исчезла с лица Реттига.

– Пациентка. И она не такая старая, как может показаться.

– А потом стояла и смотрела на детей.

– Она только этим и занимается. С тех пор как организовали ваш… вашу подготовительную школу. Как только ее выпускают во двор, сразу идет к ограде и смотрит.

– Любит детей?

Реттиг помолчал.

– У нее было трое. Была замужем за картофелеводом в Блекинге… лет двадцать пять назад. Муж ее по пятницам уезжал в город – на переговоры с заказчиками. Но в один прекрасный день Маргит узнала, что он снимает комнату в гостинице и там встречается с любовницей… а может, и не с одной. И тогда она достала из шкафа его двустволку.

– Поехала в гостиницу и застрелила мужа? – предположил Ян.

– Нет… – Реттиг покачал головой. – Она вывела детей во двор и застрелила их. Двумя выстрелами уложила старших, а потом перезарядила ружье и застрелила младшего… С тех самых пор она за решеткой.

Он замолчал. И Ян не знал, что на это сказать. Хотел сказать – прямо как Медея, но воздержался.

Реттиг доел свой кебаб. Он встряхнулся, словно хотел поскорее забыть неприятное воспоминание, и продолжил:

– Не волнуйся. Маргит никакой опасности для твоих малышей не представляет… Она не имеет права встречаться с детьми.

– Я не уверен, что хотел все это узнать.

– Но узнал, – тихо заключил Реттиг. – Есть много такого, чего люди не хотели бы знать о своих ближних… Я, например, знаю слишком много.