Запоздалый приговор - Фридрих Незнанский Страница 27

Спустя пять минут она уже поняла, что для волнения у подруги имелись все основания.

Две милицейские машины, на каких обычно возят задержанных — с зарешеченными окошками в задней дверце сплошного металлического кузова, — въехали прямо на площадь. Выскочившие из них парни, все в форме и при резиновых дубинках, бросились к митингующим с поразительной быстротой, как будто вырвались из собственного изолятора, в котором они просидели последние дней десять. Пенсионеры, среди которых оказалась и молодая пара, очевидно, просто зеваки, не успели и охнуть, не то что разбежаться или выразить свой протест. Самым бесцеремонным образом их хватали, заламывали назад руки и вталкивали в машины. К тем, кто хоть как-то сопротивлялся, не задумываясь применяли дубинки, и обмякшее тело летело в черную пасть кузова вслед за другими… Кое-кому все же удалось вырваться. Счастливчики разбегались в разные стороны. Среди всей этой свалки Римма заметила знакомую седую голову. Но теперь волосы были взъерошены и превратились в безобразный спутавшийся клубок — последнее, что она увидела. Проснулся и инстинкт самосохранения, и она, так и не доев пломбир и бросив его в ближайший к скамейке мусорный бак, юркнула обратно в подземный переход…

Светка выслушала ее рассказ, с мрачным видом поедая пирожок.

— Я же говорила: что-то намечается! — сказала она, проглотив последний кусок и вытирая руки о полотенце. Потом уже более веско: — И это еще не все! Точно грянет буря, вспомнишь, Римка, мои слова.

— Может, пока домой перебраться? — предложила Римма. — На время пока все не уляжется.

Подруга неопределенно пожала плечами.

В кухню-склад, где они разговаривали, вошли Алекум и Роман, оба взволнованные, бледные.

— Будем закрываться. — Алекум тяжело опустился на стул. — Посетители в ближайшие дни вряд ли будут.

— Или все тут разнесут, — добавил Роман.

Утром в Москву вошли танки… Воздух был пропитан тревогой и томительным ожиданием. А когда прогремели первые выстрелы, к ним примешались запахи крови и гари. И машинного масла. Дорогу танкам преградили баррикады, выросшие буквально за одну ночь. Появились первые жертвы этого не всем еще понятного противостояния.

Подруги все это время сидели у себя в коммуналке в Люблино. О последних новостях узнавали от Романа, звонившего чуть ли не через каждый час.

Неопределенность, возбуждение, тревога — так определяла Римма состояние, в котором они со Светкой находились в те дни.

Сообщали, что кучка главным образом высших военных чинов ввела в столицу войска с целью свержения нынешней власти. Президент находился под домашним арестом в Форосе, в Крыму, где до этого проводил отпуск.

В те бурные дни говорили всякое, Римма и Света так и не разобрались. А на баррикадах, собирая вокруг себя людей и организуя отпор, появилась новая фигура, новый кумир и любимец масс.

Путч провалился, так и не достигнув критической точки… Все эти три невообразимо долгих дня, с 19 по 21 августа, Римма ощущала в себе некий подъем, который могла объяснить только одним: она стала свидетельницей грандиозных событий, которые должны в корне изменить жизнь, она прикоснулась к ним рукой, она прочувствовала их глубоко внутри, так как находилась в непосредственной близости к ним, почти участвовала в них. Она стала частичкой истории. Да, именно истории, потому что август 91-го не может не стать в ней очень важной страницей. А значит, она, Римма Кравцова, прикоснулась к самой истории… И еще постоянно не выходил из головы вопрос: где сейчас Виктор, что делает, на чьей он стороне? Римма почему-то не сомневалась, что он сделал правильный выбор. Только бы не пострадал, остался цел. Она все еще не теряла надежды увидеть его. И очень жалела, что в эти кошмарные и вместе с тем великие дни они не были рядом.

Жизнь вливалась в прежнее русло, но теперь более мощно, размашисто. В Москве как грибы после дождя вырастали всевозможные коммерческие киоски и магазинчики, которые торговали буквально всем, от пиратских видеокассет до арбалетов с оптикой. Столица ускоренными темпами превращалась в один огромный рынок, где все что-то продавали и что-то покупали. А потом опять продавали, чтобы купить что-то еще. Москва плотно обрастала этими самыми киосками, стоявшими длинными рядами на Новом и Старом Арбате, у вокзалов, у станций метро и в подземных переходах — в любом проходном и удобном для торговли месте.

Прибавилось и закусочных заведений. Римма и Светлана продолжали работать в «Шашлычной» Але-кума Гусейнова и на нынешнее положение вещей не жаловались. Кафе процветало, как будто недавняя «революция» вдохнула в него новую жизнь и напустила на него оголодавшую за это время клиентуру. Местные братки, с которыми Алек неизменно поддерживал дружеские отношения, по три раза на день заглядывали отведать шашлычку и промочить горло пивом. Цены Алек поднял, как, впрочем, и все вокруг, но не особо. Возможно, именно благодаря его политике умеренных цен в «Шашлычной» всегда было полно народу, что, само собой, самым положительным образом сказывалось на доходах.

Соответственно, прибавилось работы и подругам. Теперь они уже заступали на смены вместе, а под конец просто валились с ног. Но Алекум, то ли сам, то ли с подачи Романа, прибавил и в зарплате. Ни Светлана, ни Римма обижены не были.

Два раза Римма ездила домой — в сентябре, вскоре после августовских событий, и в начале ноября. Родители уже не донимали ее разговорами о возвращении под родной кров, видимо, поняли, что это пустая трата времени, и принимали все как должное. Их примирение произошло как-то само по себе, без долгих воспитательных бесед, без слез и скандалов. Возможно также, что не последнюю роль в покладистости родителей сыграло и то, что приезжала она в модных обновках, купленных, естественно, на собственные деньги. Единственное, что угнетало отца и маму, так это, что работала она, как выражался Геннадий Аркадьевич, «у нерусских». Хотя этому обстоятельству имелся довольно сильный противовес: работала она до поступления в училище. Временно. А в том, что со второй попытки их дочь поступит, они не сомневались. Подготовится получше — благо, времени еще предостаточно — и поступит. Римма и в самом деле очень серьезно подошла к предстоящим ей летом экзаменам. Светка однажды даже заметила по этому поводу:

— Уходят лучшие годы, а ты растрачиваешь их на учебники. Эх, жаль мне тебя, Римка!

На что Римма ответила:

— Растрачивают их те, кто проводят без пользы. А книги и учеба не могут быть пустым занятием.

— Смотри, как бы не было поздно, состаришься за ними, — беззлобно ухмыльнулась Светлана.

— У меня все еще впереди, — бодро парировала Римма.

— Ну-ну.

На этом закрыли тему и больше к ней не возвращались. Они ни разу не поссорились, что, впрочем, было неудивительно: размолвок между ними не случалось и раньше, еще когда они учились в школе. На роман подруги с Гусейновым-младшим Римма смотрела уже не как на очередную Светкину любовную интрижку. Та в порыве откровенности призналась как-то, что с ней такого еще не случалось и у нее возникли серьезные подозрения, что она самым натуральным образом по уши влюбилась в Романа.