Оракул - Арина Веста Страница 28

— Загадочный вы для меня человек, — выговаривал спасенному Харитон. — Вот не пойму я, дурак вы или умный, но чувствую, что человек рядом хороший и с вами бы я в дело пошел. А вот сопровождающий ваш — та еще морда… — Харитон замялся, не решаясь высказаться до конца.

— Да такой же я человек, как все, Харитон. Только природу жалею и этим от многих отличаюсь. Слушаю ее, смотрю и, поверишь ли, Бога вижу.

— Нетути нигде вашего Бога, капитан Гурехин. Пустое балакаете, — обиделся Харитон. — Я вот, к примеру, совсем без Бога живу. Хотите загадку загану:

Два раза родился

Ни разу не крестился,

А про него говорится,

Что его даже черт боится!

— Это ты, что ли, Харитон?

— Петух это, голова садовая!

— Ладно, Харитон, я тебе тоже загадку загану. Ты, к примеру, молоко пил?

— Ну, пил.

— А масло видел в нем?

— Нет.

— Вот так же и Бог рассеян в природе. Для меня, Харитон, в мире нет ничего неживого, а все живое — Бог.

— Странное толкуете, какое-то не наше и вражеское даже.

— Да я и есть тот самый «враг», — с улыбкой сознался Гурехин.

Через Брест и Польшу поезд шел без остановок, оглашая станции ревом и свистом. На Франкфуртский плацдарм они прибыли на следующий день, и все трое поступили в распоряжение фронтового отдела войсковой разведки.

В Магдебург решено было прорываться на самоходной артиллерийской установке САУ-152 образца 1943 года, в просторечии «Сашке». Расстояние марша было ограничено количеством соляра, которое мог взять с собой экипаж, бак на триста литров горючки был приторочен за башней по правому борту, слева была приварена столитровая канистра с маслом. Этого количества хватало в обрез, малейшая заминка — и обездвиженная самоходка замрет, не дойдя до цели, но ни один приказ не мог отменить фронтовой фарт, в который безоговорочно верил Харитон.

— Экипаж у «Сашки» почти вдвое больше, чем у танка — аж шесть человек; правда, скорость невелика, но лоб крепкий — противотанковая не возьмет, — агитировал за «боевую подругу» Харитон. — Разве, что из миномета жахнут, так «Сашка» из огня вынесет, как есть умнющая стерва! — с чувством говорил он, оглаживая броню самоходки.

Будущий командир танка тотчас же пропал в гараже. Вместе с ремонтниками он заливал масло и газойль в баки на бортах и смазывал ходовую часть. Оказалось, что он влюблен в «Сашку» аж с Курской дуги.

Самоходку я любил,

в лес гулять ее водил,

От такого романа

роща вся поломана!

Дребезжал в гараже знакомый тенорок.

— Изголодался, фраерок, — подмигнул Гурехину пожилой механик, мобилизованный на фронт по тюремной амнистии.

Тем же вечером Харитон был замечен с большим букетом черемухи.

— Уж не к самоходке ли спешит ваш Санчо Панса? — ехидно поинтересовался Нихиль.

Он почти не отходил от Гурехина и лишь поздним вечером, когда сопровождающий уходил на доклад, Гурехин ненадолго исчезал из расположения части.

Сегодня в оттопыренных карманах его френча лежал хлеб, тщательно завернутый в вощеную бумагу, и узкий брусок сала, а в кармане галифе подпрыгивала фляжка с молоком.

На пороге крайнего блиндажа белел приметный букет черемухи. Цветы стояли в стреляной гильзе от фаустпатрона. На «завалинке» рядом с блиндажом собрались все свободные от нарядов бойцы.

— Ох люблю разведку! М-м-мамочки мои! Все отдам! — рассказывал некрасивый солдатик в широченных галифе и гимнастерке с расстегнутым воротом. Он залихватски сплюнул и затушил окурок о подошву сапога.

— Женька, расскажи, как фрица задавила? — подначил кто-то из бойцов.

Гурехин остановился, во все глаза разглядывая солдатика. Это была легендарная Женька, настоящая сорвиголова, в одиночку приводившая здоровенных языков.

— Ну слухай, хлопчик, — согласилась явно польщенная Женька. — На Украине дело было, на освобожденной территории. Заходим в хату. «Тетка, — спрашиваю у хозяйки, — немец е?» А она меня за парня приняла:

— Нету, желанный мой, нету…

А на печи лежит немец в одном белье и по-русски калякает:

— Это рус!!! Немец нет!

«Ах ты, гад!!!» — тут я ему мозги по стене и размазала…

Бойцы хохотали, а Женька уже слюнявила новую самокрутку. Вся она была слеплена из острых углов и даже подстрижена под мальчика с коротким потным чубчиком на темени. Она и вправду выглядела коренастым некрасивым солдатиком с мужской привычкой курить, держа при этом руки в карманах, ругаться на чем свет стоит и пить спирт из фляги. Бритый затылок и галифе обманули бы кого угодно, и только несколько крупные бедра выдавали в ней женщину.

Гурехин ушел, пошатываясь, как слепой, не умея сладить с тем, что внезапно понял и почувствовал. Война так и осталась для Женьки азартной игрой с жестокими правилами, и женщины в этой игре были грубее и жестче мужчин.

При штабе дивизии был устроен концентрационный лагерь для пленных. Их скопилось не меньше трех тысяч. Каждый день их брали сотнями, уже оглушенных, обалдевших; извлекали из земли, как кротов, расслабленных, распластавшихся, безжизненно прикрывших глаза. Сдавшихся в плен сгоняли на пустырь, в отгороженную колючей проволокой закуту, как пыльное молчаливое стадо. Гурехин зачем-то постоял у проволочной загородки, вглядываясь в серые, точно из пепла, лица.

Сельская окраина Франкфурта была начисто сметена авианалетом союзников. Среди пепелищ торопливо пророс рассыпанный хлеб и лоза дикого винограда обвила голую панцирную кровать. Рядом с пожарищем зацвел крыжовник и стоял, обметанный зеленым пламенем, среди развороченной взрывами земли. Рядом щетинилось крестами старое лютеранское кладбище. Все деревья вокруг кладбища вырубили для маскировки блиндажей. Могилы и склепы были разбиты бомбежками, но именно могила на этот раз хранила будущую жизнь. На развалинах кладбища скрывалась молодая беременная немка. Гурехин несколько дней приручал ее, и лишь на четвертый день женщина взяла у него хлеб и молоко. Сегодня он простился с ней. Этой ночью был назначен марш-бросок через линию фронта.

Возвращался уже в густых сумерках. У знакомого блиндажа с черемухой было пусто. Женька курила, равнодушно глядя на первую проклюнувшуюся звезду. Около Женьки мелким бесом увивался Харитон. Не тратя времени на тактические жесты, он придвинулся ближе и обнял девушку за талию.

— Вы, танкист, на разведчицу напоролись, сами не рады будете! — оправила гимнастерку Женька.

— А я только на половину танкист, а на другую разведчик, — балагурил Харитон. — А у нас в разведке разговоров нет: все знаками объясняются. — И он снова попытался облапить девушку, уже крепче и настойчивее.

— Старшина! — окликнул его Гурехин.