Ночной администратор - Джон Ле Карре Страница 28

Бросив авиабилеты на кровать, Берр устроился у небольшого мансардного окна, раздвинул занавески и уставился на светлеющее небо. Снова пошел снег. Низкие тучи были еще темными.

– Вам не нужно много думать. Времени на обдумывание было достаточно – после того как вы оставили армию и покинули страну. Можете сказать «нет», накрыться с головой одеялом и провести так оставшиеся годы жизни.

– Как долго я вам буду нужен?

– Не знаю. Если нет охоты, то и неделю не вытерпите. Надо ли читать вам проповедь? Опять.

– Нет.

– Хотите перезвонить мне через пару часов?

– Нет.

– К чему вы пришли?

«Ни к чему», – подумал Джонатан, взяв билет и прочитав время отправления. Это не было решением. Да и что можно назвать решением? Один день удался, другой не удался. Идешь вперед, потому что позади – пустота, и бежишь, чтобы не упасть. Есть действие и есть бездействие, есть прошлое, которое ведет тебя, и полковой капеллан, который учит тебя, что свобода – смирение, и женщины, которые упрекают тебя в бесчувствии, но не могут без тебя жить. Есть тюрьма, которая называется Англией, есть Софи, которую ты предал, есть ирландец, который не отстреливался, а только посмотрел на тебя, своего убийцу, есть девушка, по документу «наездница», с которой ты почти не разговаривал, но которая так глубоко тебя задела, что и через шесть недель из головы нейдет. Есть отец, которого ты никогда не сможешь быть достоин и которого одели в форму, прежде чем предать земле. И есть он, сладкоголосый йоркширец, прожужжавший тебе все уши, чтобы ты очнулся и взялся за старое.

* * *

Рекс Гудхью был в боевом настроении. Первую половину утра он провел у шефа, успешно поговорив о делах Берра, вторую же половину посвятил проведению семинара в Уайтхолле по вопросам злоупотребления секретностью, закончившегося приятной перепалкой с молодым ретроградом из Ривер-хауз, достаточно, впрочем, старым, для того чтобы врать впервые в жизни. Сейчас – было время ланча – он прогуливался в Карлтон-гарденс. Низкое солнце освещало белые фасады, и до его любимого «Атенеума» было рукой подать.

– Ваш друг Леонард Берр немножко суетится, Рекс, – сказал с озабоченной улыбкой Стэнли Пэдстоу из Министерства внутренних дел, пристроившись сбоку. – Честное слово, не очень понимаю, зачем вы втянули нас во все это.

– О Боже, – вздохнул Гудхью. – Беда мне с вами… Что вас, собственно, волнует?

Пэдстоу оканчивал Оксфорд вместе с Гудхью, но единственное, что Гудхью помнил о нем, это его шашни с неказистой девицей.

– Ничего особенного. – Пэдстоу старался говорить непринужденно. – Он заваливает запросами моих сотрудников. Заставляет служительницу архива расшибаться ради него в лепешку. Приглашает на трехчасовые ланчи у Симпсона старших офицеров. Просит нас ручаться за него, когда кто-то дрейфит. – Пэдстоу неотрывно смотрел на Гудхью, тщетно пытаясь перехватить его взгляд. – Но все это в порядке вещей, да? Ведь с этими парнями никогда ничего не знаешь наверняка.

Внезапно появившаяся стая галок на время прервала их разговор.

– Точно, Стэнли, не знаешь, – ответил Гудхью. – Но вам я послал подробное письменное донесение, совершенно секретное, для вашего личного сведения.

Пэдстоу доблестно сражался с собой, пытаясь сохранить в голосе бодрые интонации.

– А эти дьявольские игры в западных регионах? Все предполагается тщательно скрыть? Из вашего письма не вполне ясно.

Они подошли к ступеням «Атенеума».

– Лестно слышать, Стэнли, – отозвался Гудхью. – Насколько мне помнится, в параграфе три я даю исчерпывающую информацию об играх в западных регионах.

– Не исключено убийство? – упорно добивался Пэдстоу, затаив дыхание. Они уже входили внутрь.

– Не думаю. Если только придется обороняться, Стэнли. – Тон Гудхью резко изменился. – Но это между нами, не так ли? Ребятам из Ривер-хауз ни гугу. Никому, кроме Леонарда Берра и, если вас что-то обеспокоит, меня лично. Это нетрудно будет сделать, Стэнли?

Они сели за разные столики. Гудхью занялся смакованием бифштекса со стаканом фирменного кларета. Пэдстоу же ел с такой скоростью, словно сверял количество проглоченных кусков по часам.

В лавке миссис Трезевэй Джонатан появился в холодную, ветреную пятницу под именем Линден, которое всплыло само собой, когда Берр предложил придумать псевдоним. В жизни Джонатан не встречал ни одного Линдена, только как будто слышал что-то похожее из уст матери-немки. То была какая-то песенка или стихи, которыми она развлекала его, лежа на своем, как ему казалось, вечном смертном одре.

День был унылый и хмурый, больше похожий на вечер, начавшийся сразу после завтрака. Селение лежало в нескольких милях от мыса Лендс-Энд. Терновник, росший вдоль гранитной изгороди дома миссис Трезевэй, казалось, сгорбился от частых штормовых ветров, приходящих с юго-запада. Бумажные плакаты на бамперах автомашин у церкви призывали странствующих возвратиться в свой дом.

Тайно вернуться в собственную страну, которую ты давно покинул, – в этом есть что-то воровское. Ну не мошенничество ли – обзавестись новехоньким именем, а в придачу и новехоньким «я». Все время задаешься вопросом, чью одежду ты украл, что за тень отбрасываешь, бывал ли здесь раньше в другом обличье.

Первый день пребывания в этой роли после шести лет эмигрантского безличия особенно знаменателен. Это ощущение обновленности, должно быть, бросало отсвет на лицо Джонатана, потому что миссис Трезевэй впоследствии вспоминала, что заметила в нем некую приподнятость, которую она называла «огонек». А миссис Трезевэй ничуть не была склонна к фантазиям. Умная высокая женщина, полная чувства собственного достоинства, почти величия, выглядела совсем не провинциально и уж во всяком случае не по-деревенски. Иногда она изрекала такие вещи, что оставалось только гадать, что могло бы из нее получиться, имей она современное образование или мужа, у которого под шляпой было бы чуть-чуть побольше, чем у бедняги Тима, который умер от удара на последнее Рождество, так как принял чересчур много благодати в Мэзоник-холле.

– Джек Линден, он был востер, – говорила она поучительным тоном старой корнуоллки. – Глаза у него были на первый взгляд славные. Я бы сказала, веселые. Но они как бы обнимали тебя, и не в том смысле, в каком ты думаешь, Мэрилин. Казалось, будто он смотрит на тебя со всех точек сразу. Он, бывало, еще и в магазин не войдет, а уж кажется, вот-вот что-нибудь стянет. Да он и стянул… Теперь-то мы знаем. Хотя о многом лучше бы вовсе не знать.

Было двадцать минут шестого, десять минут до закрытия, и миссис Трезевэй подсчитывала дневную выручку, перед тем как отправиться смотреть по телевизору очередную серию «Соседей» вместе с дочерью, которая возилась наверху с маленькой дочуркой. И тут послышалось тарахтение его огромного мотоцикла – «настоящего зверюги», – и миссис Трезевэй увидела, как он, оставив мотоцикл на стоянке, снимает шлем и приглаживает волосы, причем никакой необходимости в этом не было, просто чтобы расслабиться после дороги, догадалась она. Он улыбался, в этом не было никакого сомнения. «Муравей, – подумала миссис Трезевэй, – из неунывающих». В Западном Корнуолле муравьями называли всех иностранцев, а иностранцами – всех прибывших с восточного берега реки Теймар.

Конец ознакомительного фрагмента