Похороны месье Буве - Жорж Сименон Страница 29

— Фирмен, у вас хватит духу нырнуть под дождь и принести мне сюда кофе и пива? Побольше кофе. Лучшего, какой есть.

Он дал ей немного отдохнуть, зашел в соседний кабинет и поручил единственному сидевшему там инспектору просмотреть старую картотеку полиции нравов.

Когда он вернулся, Бланш сидела неподвижно. Должно быть, она могла просиживать так часами, почти не осознавая происходящее. Он снова вышел в коридор навстречу официанту из пивной, подоспевшему с подносом в руках. Фирмен пришел с большим красным зонтом, с которым обычно в дождь встречал посетителей на тротуаре, вид у него был веселый, точно гроза возбуждала его.

— Что, преступление? — Он показал пальцем на дверь кабинета. — Громила?

— Старушка.

Люка сам положил ей в кофе сахару, поинтересовался, не нужно ли молока, и любезно подал ей чашку.

— Прежде всего, запомните: что бы ни случилось в те далекие годы, существует срок давности. Понимаете? Нет? Это означает, что ни вам, ни вашему бывшему любовнику Ламбло, даже если бы был жив, уже не могут предъявить никакого обвинения. Я допрашиваю вас не по делу Манчелли, а потому, что нам необходимо восстановить все обстоятельства жизни Ламбло.

Он говорил медленно, но и это было для нее слишком быстро и слишком сложно. Несмотря на задернутые занавески, она продолжала трястись всем телом после каждого громового раската; может быть, все время, пока он тут распинался, она в страхе ожидала следующего удара грома?

Чашку она держала осторожно, пила маленькими глоточками, как светская дама в гостях.

— Вы ушли от Манчелли, когда Ламбло стал вашим любовником?

Он дважды повторил вопрос другими словами.

— Не знаю. Не сразу.

— Кем он был для вас? Просто клиентом?

— Да вроде нет.

— Он вам платил?

— Кажется, нет.

— Это он предложил вам жить с ним?

— Да.

— Он хотел, чтобы вы больше не выходили на панель?

Опять не совсем верно. Надо было внимательно следить за выражением ее лица и читать на нем ее мысли, сомнения, колебания. Ведь она тоже, по всей видимости, силилась установить истину.

— У Ламбло были деньги?

— Не много.

— Так что он целыми днями делал? Было похоже, что он ходит на работу — в контору или в мастерскую?

— Нет.

— Он вставал поздно? Целыми днями шатался?

— Да.

— А иногда брал и из ваших денег?

— Наверное, да.

Люка почти не представлял себе то время, о котором ему только рассказывали, когда он еще начинал служить в полиции. Площадь Клиши, бульвар Батиньоль — все это был тогда опасный район, гнездо апашей. Девушки щеголяли в плиссированных юбках и носили пышно взбитые волосы, а мужчины дрались из-за них на ножах.

— Ламбло был таким, как все?

— Нет.

— Он хотел, чтобы вы изменили свою жизнь?

— Не то чтобы сразу.

— А Манчелли хотел, чтобы вы к нему вернулись?

— Ну да.

— Случалось Ламбло водить вас на танцы?

— Иногда. Чаще всего ходили в разные кабаре, где пели и читали стихи, возле бульвара Рошешуар.

— Его там знали? У него были друзья? — Да.

Увы, она не помнила, как назывались эти кабаре. В большинстве из них просто дразнили буржуазную публику, но были одно или два, где кипело кое-что посерьезнее, там велись разговоры об общественной справедливости и как раз в те самые годы начали собираться анархисты.

— При вас никогда не говорили о бомбах?

— Говорили.

— Ламбло?

— И он, и все остальные тоже.

В дверь постучали, и вошел инспектор, который принес Люка выцветшую розовую карточку, на которую старуха взглянула с внезапным страхом.

— Не бойтесь. Это останется между нами.

Да, конечно, дважды в неделю она обязана была приходить в полицию, почти туда, где сидела сейчас, и, как водится, иногда ее отправляли провести недельку-другую в больницу Сен-Лазар.

— Ламбло не был болен?

Видя карту в руках инспектора, она не могла не понять, о чем ее спрашивают.

— Нет.

— А вы?

— Мне везло.

— Ламбло любил вас?

— Не знаю.

Может, дело было не в любви, и он покинул Латинский квартал так же точно, как уехал когда-то из Рубэ — повинуясь зову мятежной души, в порыве усталости или отвращения.

Опуститься до площади Клиши — это была не такая уж редкость. В те времена немало сынков из хороших семейств ошивались на Монмартре и в окрестностях, причем общались не только с художниками и шансонье, но и с сутенерами, которые их виртуозно облапошивали.

Некоторые шли еще дальше, вступали в подпольные общества, члены которых бросали бомбы в машины президента или иностранных монархов.

Люка пришло в голову спросить:

— Он сочинял?

— Да.

— Книги?

— Не знаю. Он много писал. А потом читал вслух своим приятелям.

— А в газетах это когда-нибудь печатали? Подумайте хорошенько. Вспомните.

Ее распухавшие от жары ноги начали болеть, хоть она была обута в мягкие шлепанцы, но она не решалась скинуть их под столом.

Люка упорно гнул свое и продолжал подсказывать:

— А бывал он на Монмартре?

Она как раз освободила одну ногу. И повторила, смутившись, но не из-за вопроса, а из-за своей дерзости:

— На Монмартре? — И вдруг это слово осветило ее память. — Да. В одной книжной лавке…

Может, она сохранилась и по сей день? Во всяком случае, в те времена там проводились сборища анархистов, вернее, вольнодумцев, продавались их брошюры и печаталась маленькая газетка.

— В тот раз вы зашли вместе с ним?

— Да.

— Что там делали?

— Спорили. Ламбло что-то им прочел.

Она не поняла. Она вообще ничего не понимала. Ее любовник и не ждал от нее понимания. То, что она была публичной девкой, падшей ниже некуда, его устраивало, потому что отвечало его тогдашнему образу мыслей. А чтобы уж совсем порвать со всякими условностями, он, верно, сам посылал ее на панель и забирал заработанные ею гроши.

— Манчелли ему угрожал?

Это было ясно и так. Она даже не сочла нужным ответить.

— А Ламбло был вооружен?

Скорее всего, складным ножом, мода на револьверы еще не наступила.