Пик Дьявола - Деон Мейер Страница 29

Ее жизнью управляли цифры. Цифры стали манией. Ни о чем другом она просто не могла думать. Шестьсот восемьдесят в месяц — минимум, меньше которого она получить не имела права: надо платить за квартиру. Меньше шестисот восьмидесяти зарабатывать было нельзя. Цифра 680 снилась ей ночами, и Кристина просыпалась в холодном поту. Она открыла для себя блошиный рынок на стадионе «Грин-Пойнт» и научилась бешено торговаться. В магазинах подержанных вещей в Гарденз и на Клоф-стрит она купила кроватку, велосипед и красно-синий ковер. Она вынесла кроватку на крышу и покрасила ее в белый цвет эмалевой краской, не содержащей свинца. Увидев, что краска еще осталась, она покрасила в два слоя и желтовато-зеленый гоночный велосипед с узкими шинами и низким рулем.

В рекламной газете, которую иногда оставляли посетители кофейни, Кристина нашла объявление о продаже подержанного рюкзачка для переноски младенцев. Позвонила, поторговалась и договорилась, что рюкзачок ей привезут. Теперь, думала она, она сможет ездить на велосипеде с младенцем за спиной — ездить в горы и на море, в Грин-Пойнт, где есть качели, лесенки и детская железная дорога.

Каждую субботу она покупала лотерейный билет за двадцать рандов, а утром в воскресенье сидела у радиоприемника и ждала, когда объявят выигрышные номера, которые она отмечала на карточке шариковой ручкой. Кристина мечтала о том, что купит, если выиграет главный денежный приз. В начале списка был дом — один из современных перестроенных замков на склоне горы, с автоматическими дверями гаража, персидскими коврами на полу и ковриками и картинами на стенах. Огромная детская; потолок расписан рыбками и облаками, а на полу — куча ярких, разноцветных игрушек. «Лендровер-дискавери» с детским сиденьем. Огромная гардеробная, увешанная дорогой одеждой; на полу — ряды новых туфель. Кофемашина. Огромный двухдверный холодильник из нержавейки.

Однажды днем, часа в три, она сидела у себя на крыше с чашкой растворимого кофе и вдруг услышала, что жильцы из нижней квартиры занимаются сексом. Женские стоны становились все громче, все пронзительнее. Кристина не сразу поняла, в чем дело, а когда поняла, удивилась: странное время выбрали соседи для занятий любовью. И потом… наверное, не одна она их слышит. Неожиданно для самой себя она почувствовала возбуждение. Ей стало завидно: соседям, судя по всему, было хорошо. Кристина завидовала всему тому, чего была лишена сама; наконец, когда нижние жильцы вместе достигли пика, она в досаде вскочила и замахнулась полупустой кружкой — ей хотелось выплеснуть кофе на всех, кто сговорился против нее. Никакой конкретной цели у нее не было; слишком всеобъемлющим был ее гнев. Гнев против одиночества, обстоятельств, упущенных возможностей.

Кофе она тогда не вылила; усилием воли опустила руку. Покупать новую кружку ей было не по карману.

В начале марта Кристина поняла, что откладывать дальше нельзя. Она проехала до самой Береговой линии, Ватерфронта, и зашла в будку таксофона — чтобы родители не выследили, откуда она звонит. Она позвонила матери на работу, в адвокатскую контору. Разговор вышел коротким.

— Господи, Кристина, ты где?!

— Мам, я бросила университет. У меня все хорошо. У меня есть работа. Я просто хочу…

— Где ты? — В голосе матери слышались истерические нотки. — Тебя ведь и полиция разыскивает! Отец вне себя, он звонит в Блумфонтейн каждый день!

— Мам, скажи ему, чтобы больше не звонил. Передай, мне до смерти надоели его молитвы и его набожность. Я не в Блумфонтейне, и он меня не найдет. У меня все прекрасно. Я счастлива. Просто оставьте меня в покое. Я больше не ребенок.

Она сама не понимала, почему так разозлилась. Может, причиной гнева был страх?

— Кристина, ты не можешь так с нами поступить! Ты ведь знаешь отца. Он в ярости. Мы очень волнуемся за тебя. Ты наш ребенок. Где ты?

— Мама, я сейчас положу трубку. Не волнуйся за меня. У меня все прекрасно. Время от времени я буду звонить тебе и сообщать, как у меня дела.

Потом она подумала, что надо было сказать что-нибудь вроде «Я люблю тебя, мама». Но она просто повесила трубку, села на велосипед и уехала.

В следующий раз она позвонила только в июне, когда Соне была неделя от роду, потому что тогда у нее возникла огромная потребность услышать мамин голос.

Тобела пил кока-колу на террасе «Уимпи» в Сент-Джордже. Он читал редакционную статью в «Аргусе», посвященную смерти Энвера Дэвидса. Делу придал пикантности анонимный звонок какой-то женщины.

Женщина видела его и заметила ассегай. Но не выдала его.

Он тогда был слишком сосредоточен. Нет, он действовал достаточно осторожно и все-таки что-то упустил. Свидетельница все же была. Ему сразу надо было сообразить, что дело получит громкую огласку. Вызовет интерес СМИ. Появятся громкие заголовки, размышления, обвинения.

«Возможно ли, чтобы насильника детей Энвера Дэвидса линчевала женщина — а не сотрудники ЮАПС, как подозревалось ранее?»

Странный вывод.

Сумеет ли полиция найти, вычислить звонившую женщину? Сумеет ли свидетельница описать его внешность?

Все это на самом деле не имело значения.

Тобела перевернул страницу. На третьей полосе была статья, посвященная опросу общественного мнения, проведенного одной радиостанцией. Следует ли вернуть смертную казнь? Восемьдесят семь процентов опрошенных ответили: «Да».

На второй полосе размещалась криминальная хроника. Три убийства в Кайелитше. Бандитская разборка в Блу-Даунсе, в результате которой погибла женщина. Угон машины в Констанции — один человек ранен. Ограбление инкассаторской машины в Монтэгю-Гарденз: двое охранников в реанимации. Изнасилование и ограбление семидесятидвухлетней женщины — в ее собственном доме в Роузбанке. Фермер в провинции Лимпопо застрелен в собственном сарае.

Сегодня детей нет.

Официантка принесла ему счет. Он свернул газету и откинулся на спинку стула. Он наблюдал за прохожими; некоторые шли быстро, целенаправленно, некоторые просто гуляли. Вокруг стояли лотки с одеждой и изделиями народных умельцев. Небо над головой было голубым. Сверху спланировал голубь; птица села на мостовую, распушив крылья и хвост.

Все это уже было — Тобела испытал эффект дежавю. Где-то в номере отеля его наполовину распакованный чемодан; надо как-то протянуть несколько дней, подождать следующего задания. Обычно он пережидал в Париже — другой город, другая архитектура, другие языки, но ощущение было тем же самым. Единственная разница — в те дни ему подбирали цель в одном мрачном заведении в Восточном Берлине, а потом курьер привозил ему стопку документов, фотографий и несколько страничек, напечатанных на машинке через один интервал. Его война. Его Борьба.

Это было в другой жизни. С тех пор мир сильно изменился, но как легко снова приноровиться к старому ритму — состоянию постоянной боевой готовности, терпению, подготовке, планированию, предвкушению следующего мощного выброса адреналина.

Он вернулся. Снова в строю. Круг замкнулся. Ему казалось, что промежуточного периода не было вовсе, как если бы Мириам и Пакамиле были его фантазией — как реклама, перебивающая сериал; раздражающая картина чужого семейного счастья.