Благие намерения. Мой убийца - Ричард Халл Страница 29

Пока что Фенби не нашел в библиотеке ничего, что подходило бы для этой цели. Впрочем, растереть кристаллы можно, например, в пепельнице пробкой от пузырька, затем порошок быстро пересыпать в табакерку, а пепельницу убрать в карман. Конечно, тогда не захочешь, чтобы тебя обыскали.

Фенби не любил догадок вслепую, тем не менее записал: «Пропала ли пепельница или что-то подобное?»

Справедливости ради ему пришлось признаться – хотя бы себе, – что он недостаточно обдумал вопрос размалывания кристаллов. У Йокельтона и Макферсона практически не было времени. Трудно было это сделать и в те полторы минуты, пока мисс Нокс Форстер выбирала розу в саду и проверяла цветы в гостиной, а Рейкс мог находиться в библиотеке один. Если только – а вот это мысль! – дворецкий не взял кристаллы, пока секретарша была в саду, не перемолол их в столовой и не проскользнул обратно, зная, что мисс Нокс Форстер в гостиной. Тогда понятно, почему он не ответил миссис Перриман, когда она звала: потому что его голос донесся бы не из столовой, а из библиотеки! И это объясняет, почему Рейкс не признал, что слышал, как выходит мисс Нокс Форстер; и необычайной торопливостью объясняется допущенная грубая ошибка – а именно то, что он поставил пузырек на подоконник, а не на стол. Ведь пузырек, несомненно, двигали именно в это время… Фенби осекся. Пузырек мог переставить и Йокельтон немного ранее – в таких же обстоятельствах.

Более того, если вдуматься, Рейксу очень рискованно вообще входить в библиотеку, поскольку мисс Нокс Форстер была за окном и могла заметить дворецкого. И откуда ему знать, что потом она отправится в гостиную?

Но что, если цианистый калий взяли из пузырька в то время, а вот в табакерку добавили гораздо позже? Точно ли Рейкс не мог войти в библиотеку на минуту-другую от двенадцати до часа сорока пяти? Фенби тщательно просмотрел записи. На мгновение ему показалось, что он нашел несоответствие: мисс Нокс Форстер упомянула, что они с Каргейтом из сада прямиком отправились обедать – вопиющее пренебрежение гигиеной! – а Рейкс сказал, что они сели за стол «в обычное время», что предполагает какую-то задержку по пути с лужайки в столовую. Тонкий момент, даже толком не «расхождение» – тем не менее Фенби поставил его шестым пунктом в раздел «Дальнейшие вопросы». И тут же чуть не вычеркнул: заявление миссис Перриман по поводу прочности алиби Рейкса на этот период будет трудно опровергнуть.

Впрочем, пусть пункт остается в качестве непонятной детали. Может быть, именно эту деталь он и ищет, деталь, которая в итоге позволит понять, почему Генри Каргейт умер в поезде. В поезде? Кстати, забитая выхлопная труба… Мог кто-то заткнуть ее намеренно? Кто-то, кому не по нраву мысль о мертвеце за рулем мчащегося автомобиля, – ведь, как говорила мисс Нокс Форстер, это могло угрожать людям, никак не связанным ни с Каргейтом, ни с его окружением. Так появился пункт 7.

Внезапно у Фенби возникла новая идея, и он возбужденно просмотрел записи. Если одна-единственная ремарка человека, убившего Каргейта, была неправдой, то все остальное встает на свои места. В список вопросов инспектор добавил: «8. Розы? 9. Ваза поцарапана?» Если он получит ответы, на которые рассчитывает, если по остальным пунктам, особенно по шестому, все пройдет так, как он ожидает, появится и доказательство. А что касается шестого пункта, понял Фенби, должна существовать вторая ложь, но от того же человека, которого он уже начал подозревать. Нужно немедленно возвращаться в Скотни-Энд.

– По этим причинам, господа присяжные, – Фенби получил те ответы на свои вопросы, какие и ожидал, а Блэйтон тщательно разъяснил их и подал должным образом, – обвинение просит вас вынести обвинительный вердикт.

Старшина Эллис посмотрел на присяжных. Судя по выражению лиц, они на девять десятых уже согласились. Справедливо ли по отношению к подсудимым, подумал Эллис, что обвинитель выступает первым? В наши легкомысленные дни не становится ли первое мнение сильнее последнего?

У судьи Смита появилась возможность объявить перерыв. Вступительное слово показалось ему чересчур длинным, и вряд ли обвинителю стоило спорить с гипотетическими линиями защиты. Одно приходилось признать, несмотря на всю неприязнь к Анструтеру Блэйтону и его напыщенным, вычурным манерам: выступление было четким и убедительным. Если Блэйтон однажды наденет судейскую мантию – что вполне вероятно, – он, видимо, станет хорошим судьей. Лучшим судьей, чем обвинителем.

– Не оберемся мы хлопот с этим делом, – сказал Вернон помощнику, выуживая из кармана трубку. – Из того, что вы рассказали, просто позор вешать человека за убийство такого гнусного паразита, как Каргейт. Это деяние свершилось из лучших побуждений; если спросите меня неофициально, множество людей заслуживают смерти, и очень-очень немногие действительно умирают. Впрочем, мы будем бороться по каждому пункту. И, полагаю, должны победить. Больше всего меня беспокоит наш клиент. Слишком незамутненная честность, на мой вкус. Такие люди на скамье подсудимых сознаются в преступлении просто из порядочности.

Оливер улыбнулся, давно привыкнув к сильному, пусть и эксцентричному характеру своего шефа. Сколько бы Вернон ни разглагольствовал о людях, заслуживающих смерти, в жизни он и мухи не обидит.

– Думаю, придется рискнуть, – сказал Оливер. – И вряд ли стоит опасаться переизбытка честности. Если обвинения ложны, нам же лучше, но если все же прокурор прав, то ложь уже была произнесена, причем дважды. И беда в том, что это почти доказано.

Вернон поморщился.

– Ничего, отобьемся. В любом случае, мы забегаем вперед. До суда достаточно времени, чтобы тщательно продумать защиту. Что будем делать?

– Пожалуй, – осторожно начал Оливер, понимая, что выбор политики – прерогатива руководителя, – для начала можно объявить, что его не убили.

– То есть самоубийство?

– Нет. Я думал об этом, но нет никакого мотива. По крайней мере, приемлемого.

– Вы имеете в виду, что всему виной сердечный приступ? Не помню, чтобы такая версия рассматривалась.

– Не рассматривалась. Медицинское свидетельство не слишком однозначное. Вскрытие, разумеется, ничего не дало, и неудивительно – мне объяснили, что цианистый калий фактически вызывает остановку сердца. И хотя верно, что табак был отравлен, очень мало свидетельств, что Каргейт вообще нюхал табак. Он только собирался нюхнуть на перроне, когда его толкнул носильщик, сбив табак с пальца. Потом покойный сел в поезд и, по свидетельству пекаря Харди, снова извлек табакерку. И тот же Харди видел, как Каргейт готовился нюхнуть на платформе. Мы можем предположить, что остальное – плод разыгравшегося воображения свидетеля?

– Предположить мы можем что угодно; боюсь, Харди ответит, что потому и наблюдал внимательно, что разыгралось его любопытство.

– А если заявить, что покойный только собирался принять понюшку, но так и не успел? Что он фактически умер перед этим?

– Ясно, что обвинение, – сказал Вернон, переворачивая бумаги на столе, – научит Харди: он, мол, видел румянец на щеках Каргейта, как раз когда тот умер.