Переплетения - Зигмунт Милошевский Страница 3

Зазвонил телефон. Хеля взяла трубку. Он прислушивался к разговору, идя в комнату и вытирая руки о полотенце.

– Папа дома, но не может подойти: он сейчас моет посуду и жарит нам яичницу…

Он вынул трубку из руки дочери.

– Шацкий. Слушаю.

– День добрый, пан прокурор! Не хочу огорчать, но сегодня вам не удастся изжарить яичницу, разве что на ужин, – услышал он знакомый голос с напевным русским акцентом на другом конце провода, голос Олега Кузнецова из комендатуры на Волчьей.

– Олег, умоляю, не делай этого!

– Это не я, пан прокурор, а город вас призывает.

3

Большой старый «Ситроен» проплыл под пилоном Свентокшиского моста [10] с грацией, которой позавидовали бы многие автомобили, ехавшие там же подобно нахальному продакт-плейсменту [11] в польских романтических комедиях. Может, этот Пискорский [12] и жулик, – подумал Щацкий, но два моста стоят. При власти Утенка [13] и думать было нечего, чтобы кто-нибудь решился на подобную инвестицию.

Особенно перед выборами. Вероника была юристом в городском правлении и не раз рассказывала, как теперь принимают решения: на всякий случай, их вообще не принимают.

Он съехал на Повисле [14] и – как обычно – вздохнул с облегчением. Тут он у себя дома. Десять лет прожил на Праге и никак не мог привыкнуть. Старался, но его новая «малая родина» имела всего одно достоинство – находилась недалеко от Варшавы. Проехал театр «Атенеум», где когда-то влюбился в «Антигону в Нью-Йорке» [15]; госпиталь, где родился; спортивный центр, в котором учился играть в теннис; парк под зданиями парламента, где безумствовал на санках с братом, и бассейн, где научился плавать и схватил грибок. Он был в Центре. В центре своего города, центре своей страны, центре своей жизни. Самом некрасивом из всех доступных его воображению axis mundi [16].

Он проехал под рассыпающимся виадуком, свернул в Лазенковскую и припарковался перед Домом культуры, тепло вспоминая о находящемся в двухстах метрах далее стадионе, на котором столичные ребята только что разнесли в пух и прах «Белую Звезду». Спортом он не увлекался, но Вероника была такой заядлой болельщицей, что волей-неволей ему пришлось выучить наизусть результаты всех матчей «Легии» за последние два года. Завтра его жена наверняка отправится в трехцветном шарфике на четвертьфинал кубка.

Он запер машину и взглянул на строение на противоположной стороне улицы – одно из самых курьезных зданий столицы, рядом с которым Дворец культуры или микрорайон «За железными воротами» показались бы примером малоинтересной, серой архитектуры. Когда-то в нем размещался приходской костел Матери Божией Ченстоховской, уничтоженный во время войны, один из центров сопротивления повстанцев [17]. Не восстанавливаемый на протяжении десятилетий, он наводил страх своими мрачными развалинами, обломками колонн и открытыми подвалами. Когда его в конце концов воскресили, он стал визитной карточкой хаотичной городской застройки. Каждый, кто проезжал Лазенковской трассой, видел эту кирпичную химеру, помесь костела с монастырем, крепостью и дворцом Гаргамеля [18]. В этом месте некогда появился Злой Дух. А теперь в нем нашли мертвое тело.

Шацкий поправил галстук и перешел на другую сторону улицы. Начинало моросить. У ворот стоял микроавтобус и полицейская машина без знаков. Рядом несколько зевак, вышедших с утренней мессы. Олег Кузнецов разговаривал с техником из Центральной криминалистической лаборатории. Прервав разговор, он подошел к Шацкому. Пожали руки.

– Ты что, собираешься потом на коктейль на Розбрате [19]? – пошутил полицейский, поправляя ему лацканы пиджака.

– Слухи о связи прокуратуры с политиками такие же необоснованные, как сплетни о дополнительных источниках доходов у некоторых варшавских полицейских, – парировал Шацкий. Он не любил, когда смеялись над его одеждой. Независимо от погоды, на нем всегда был пиджак с галстуком, ведь он – прокурор, а не развозчик фруктов по овощным лавкам.

– Что мы имеем? – спросил он, вытаскивая сигарету. Первую из трех, которые позволял себе ежедневно.

– Один труп, четверо подозреваемых.

– Боже, опять какая-нибудь алкогольная стычка. Не думал, что в этом дьявольском городе и в костеле можно столкнуться с малиной. Да еще порезали друг друга в воскресенье, уважения ни на грош. – Шацкий определенно расстроился. Он был взбешен еще и оттого, что его семейное воскресенье пало жертвой убийства.

– Ты не совсем прав, Тео, – проворчал Кузнецов, крутясь во все стороны в поисках позиции, где ветер не задувал бы пламя зажигалки. – В этом здании, помимо костела, есть куча разных фирм. Помещения сдаются: школе, центру здоровья, разным католическим организациям, есть даже что-то вроде классов для реколлекций [20]. Разные группы приезжают сюда на уик-энды, чтобы молиться, разговаривать, слушать проповеди и так далее. Как раз сейчас на три дня помещение снял психотерапевт с четверкой пациентов. Они работали в пятницу, субботу и после ужина расстались. Сегодня на завтрак пришел только врач и трое пациентов. Четвертого нашли минуту спустя. Увидишь сам, в каком виде. Их комнаты – в отдельном крыле, туда нельзя попасть, минуя вахту. На окнах решетки. Никто ничего не видел и не слышал. И пока никто не сознался. Один труп, четверо подозреваемых – трезвых и хорошо обеспеченных. Что ты на это скажешь?

Шацкий погасил сигарету и сделал несколько шагов, чтобы бросить окурок в урну. Кузнецов щелчком выстрелил свой на улицу, прямо под колеса автобуса № 171.