Эшафот забвения - Виктория Платова Страница 3

Это был очень странный тезис, если учесть происхождениеБратны. Его дед, солдат Армии Крайовой, не принявший послевоенные польскиепорядки, отмотал срок в сталинских лагерях, но в Польшу вернуться так и несумел. Еще в лагере он познакомился с русской девушкой, от их брака родилсясын, отец Анджея. После пятьдесят третьего семья почему-то осталась в Сибири,здесь же, в маленьком поселке у горно-обогатительного комбината родился самАнджей. Он довольно забавно рассказывал интервьюерам пеструю историю своейтридцатилетней жизни (в следующем году ему должно было исполниться тридцать).Особое место в этих рассказах занимал Киев – в свое время Анджей успелпоучиться на кинофакультете местного театрального института, из которого был стреском вышвырнут за профнепригодность. Больше он не искушал своим присутствиемсолидные киношколы. “Научить кино невозможно, все, что нужно знать о нем,умещается в двух монтажных стыках раннего Годара”, – проповедовал Братны состраниц номера, посвященного ему. Врезать бы тебе по морде за такие слова,шляхта недобитая, случайный прихвостень славы, сладко думала я, почитываяжурнальчик в своем видеопрокате, врезать бы тебе по морде, так ты похож намоего Ивана, Боже мой…

Он действительно был похож на Ивана, забравшего с собой душунесчастной сценаристки Мыши, я так и чувствовала интонации своего божества вовсех наглых репликах Братны. И почти безумная мысль родилась во мне, чтобытотчас же умереть: Иван погиб только потому, что где-то уже существовал сучийпотрох Братны, вдвоем им невозможно было ужиться на тесной земле…

С кем только не сравнивали Братны – и с ранним Кустурицей, ис поздним Тео Ангелопулосом, и со всеми “английскими рассерженными” и“американскими независимыми”, вместе взятыми. Если добавить сюда Бертолуччи иВисконти периода “Туманных звезд Большой Медведицы” – картинка получалась ещета. Слава Богу, что хотя бы Феллини не попал в этот длинный список (я втайнепорадовалась за старика), не дотягиваешь, гад, то-то же, знай наших!..

Все эти сравнения с классиками кино были взаимоисключающими.Да и сам Братны вызывал, видимо, взаимоисключающие чувства, хотя чаще всегораздражал. Это раздражение, материализованное в журнальных строках, я срадостью поддержала. Кто тебе только деньги дает на твои тошнотворные эпопеи,парнишка? Впрочем, понятно кто: восторженные иностранцы, способные возбудитьсяот одного только вида художественно не мытого русского тела, распростертого подпальмовой ветвью Каннского фестиваля. А ведь Иван тоже мечтал об этой пальме,он даже обещал ее мне… А теперь этот самоуверенный польский квартерон стрижеткупоны и поучает профессионалов, как нужно делать кино! Дочитав журнал доконца, я торжественно выбросила его в мусорное ведро, предварительно заляпавлицо баловня судьбы Анджея Братны кетчупом.

И постаралась забыть о нем.

И забыла.

– ..Значит, про Анджея Братны ты ничего не знаешь? –Федя не смог скрыть своего разочарования. Я оказалась не только старой дурой,но и необразованной старой дурой.

– Понятия не имею.

– Есть такой мощный режиссер, – пришел мне на выручкуСерьга, – пальму отхватил На последних Каннах…

Далась им эта пальма. Да и Серьга ни разу не был уличен мнойв излишней любви к большому кинематографу. Видимо, засланный казачок ФедорБубякин обработал его на славу.

– По идее, если исходить из гунявой фестивальнойполитики, ее, родимую, должны были кому-нибудь из Гонконга всучить, это сейчасмодно в Европе. А вот, поди ж ты, против таланта не попрешь, – сказал Бубякин стаким чувством, как будто сам дефилировал по набережной Круазетт, – теперь вотновый шедевр снимаем.

– Федька у Братны как раз работает на картине, – сновавылез Серьга.

– Именно, – подтвердил Бубякин, это прозвучало как“на-кась, выкуси!”. – Так что вы, миледи, должны замереть в почтительномреверансе. И не мешаться под ногами мирового кинематографа. Так я забираюкартины. Серьга?

– Нет, – решительно сказала я, а потом добавила то,чего сама от себя не ожидала:

– Сейчас ты их не заберешь. Я сама их привезу, подрасписку…

– Ну, щто такое, Ева, – вяло сопротивлялся Серьга, –свои же люди.

– Свои по домам сидят в столь поздний час, – отрезалая. – Только под расписку. Или так, или никак. Знаю я ваш киношный бордель.

– Ладно, – вдруг легко согласился Бубякин. – Черт стобой, ангел-хранитель. Когда привезешь?

– В ближайший понедельник. – Неужели мне так сильнохочется увидеть этого доморощенного Моцарта экрана? Иван бы не простил, он былзакоренелым собственником.

– Значит, послезавтра. Встречаемся в восемь утра наметро “Киевская”. Смотри не проспи. Мэтр терпеть не может, когда опаздывают.

– Что ты, голубчик. На свидание к богу не бываетопозданий, – кисло сыронизировала я. – А теперь позвольте закрыть общеесобрание работников артели.

Не говоря ни слова, Бубякин поднялся, пожал руку Серьге инаправился к двери. Я вышла в коридор проводить его. Скрестив руки на груди, япристально наблюдала, как Бубякин шнурует ботинки и застегивает под горломодный плащ. Позади меня заскрипели колеса кресла – это Серьга выкатился вкоридор под предлогом дружеского прощания. На самом деле он банально выпасалсвою супермодель-надомницу: нет никаких гарантий, что я не сбегу с первымипопавшимися яйцами от слепого инвалида… Неповоротливое кресло предательскиподбило меня под колени.

– Значит, послезавтра в восемь на “Киевской”, – еще разуточнил Бубякин, наблюдая, как я с помощью нехитрых акробатических трюковпытаюсь сохранить равновесие.

– Я помню.

– Приятно было познакомиться, – с трудом выдавил изсебя Федор, хотя весь его вид говорил об обратном.

– Взаимно.

Я закрыла за Бубякиным дверь и повернулась к Серьге:

– Ты давно его знаешь?

– Совсем не знаю. Видел несколько раз с ВолодькойТумановым.

– Он художник?

– Да нет… Вообще-то он компьютерщик. Профессиональныйхакер. В прошлом году, между прочим, взломал охранную систему какого-токрупного банка. Чуть в тюрягу не угодил. Этот черт его отмазал…

– Какой черт?

– Да режиссер. На которого он сейчас работает.

– Как же это ему удалось?

– Я же говорю, профессиональный хакер, компьютерныйбог…

– Я не про Бубякина. Я про режиссера. Как мог какой-тотам режиссер, даже широко известный в узких кругах, отмазать человека оттюряги?

– Э-э… – Серьга открыл было рот, чтобы объяснить, нотут же озадачился:

– Не знаю… Федька говорит, что это не человек, а простофеномен какой-то. Что ему любую душу вскрыть – что Федьке файлы бухгалтерскогобаланса совхоза “Светлый путь”. Не фиг делать.