В тихом омуте - Виктория Платова Страница 3

Но он не сказал и никогда больше не скажет – и сердце моестонало от безысходности происшедшего.

– Боже мой, как же я люблю тебя…

– Я тоже… Я вздрогнула.

– Я тоже люблю тебя, – это был вернувшийся Нимотси.

– Легче стало? – Я не оборачивалась.

– Относительно. – Он оторвал меня от Ивана, обнял заплечи сзади и ткнулся лицом мне в волосы.

И мгновенно заснул.

Не знаю, сколько я просидела так, согреваемая горячимдыханием Нимотси и близким холодом Ивана.

Потом поднялась – Нимотси сразу же свалился как сноп, – каксомнамбула, подошла к вешалке, сняла один из халатов и накрыла им спящегоНимотси.

Вернулась к Ивану и положила голову ему на колени – теперь явидела его подбородок со вчерашней щетиной. Иван умер, а щетина его продолжаларасти – от этого можно было сойти с ума.

Но я не сошла с ума, я тихо заплакала.

– Где ты сейчас? – жалобно спросила я Ивана, толькочтобы не оставаться одной. – Смотришь на свою дуру-Мышь откуда-то сверху, да?Смешно выглядит?.. Выдадут тебе пару крыльев и арфу в придачу… Но ты-то ужточно их пропьешь и совратишь армию невинных ангелочков… Черта с два, я совсемзабыла, что ты разнузданный атеист!

Я взяла руку Ивана в свои руки. Скоро она согрелась в моихладонях и я согрелась возле Ивана.

– Ты когда-то обещал мне сногсшибательную ночь,по-моему, ты и здесь не соврал, а? Только я никогда не думала, что она будеттакой… А вот лежу, сшибленная с ног и в твоих объятиях. Ну, давай, Иван,похвали меня за чувство юмора… Что ты там еще говорил – “только молодость имеетправо на существование”? Ладно, ладно, я не буду плакать… Я буду только любитьи очень скучать по тебе…

* * *

…По мастерству мне поставили “отлично” – как же иначе. Впамять о талантливом, перспективном, много обещавшем, самом лучшем на курсе итак безвременно ушедшем – именно в таких выражениях распинались об Иване столпыотечественной драматургии, присутствующие на госэкзамене.

"Во всяком случае, Иван, у тебя не будет проблем струдоустройством”, – мысленно шепнула я Ивану и улыбнулась.

В ресторан, на прощальный курсовой банкет, я не пошла.

ВГИК закончился.

* * *

…После этого были еще два года стажировки на “Мосфильме”.Меня, как самую безответную, сунули в редактуру одной из занюханныхмосфильмовских студий. Я добросовестно отсидела на нескольких картинах, хотя ниразу не попала даже во второстепенные титры, Я перевидела множество режиссерови еще больше – актеров: от живых классиков (“полуживых классиков”, обязательноввернул бы Иван) до безобразно повзрослевшей Красной Шапочки из культовогофильма моего детства. Я нигде не засветилась и не написала ни строчки.

Нимотси так и не защитил диплом; он периодически пропадал ивозникал снова. Наши отношения после смерти Ивана приобрели какой-то странныйхарактер – мы не могли существовать друг без друга и в то же время безумно другдруга раздражали – полным отсутствием вкуса к жизни и засевшей глубоко вподкорке мыслью: все было бы по-другому, если бы Иван был жив…

Вскладчину мы сняли комнату в маленькой квартирке наАвтозаводской – у глухой старухи Элины Рудольфовны. Самым примечательным встарухе была ее кошка Соня, страдавшая своего рода кошачьей нимфоманией инапропалую занимавшаяся своего рода кошачьим онанизмом.

Иногда она не давала нам спать целыми ночами. “Завидуюкошачьему темпераменту, – резюмировал тогда Нимотси, залезая головой подподушку. – У вас, у баб, одно на уме”.

За все это время у меня не было ни одного мужика, если несчитать угарной пьяной ночи, проведенной с племянником Элины Рудольфовны –казачьим есаулом Михой из Нальчика – Миха приезжал в Москву по делам своегоопереточного казачьего войска. Не было даже самого завалящего романа. Я непредставляла интереса даже для мосфильмовских осветителей и ассистентовоператоров, за которыми прочно закрепилась слава терминаторов, трахающих все,что движется и излучает тепло.

Нимотси целыми днями валялся на продавленном хозяйскомдиване, покуривал анашу и читал Себастьена Жапризо. Растительная жизнь еговполне устраивала.

"Мой рододендрон”, – называла я его.

"Моя жертвенная коза”, – называл он меня.

Со страной происходили немыслимые вещи, после путчей,восстаний, финансовых пирамид она становилась другой. Становилась другой иМосква – но все это проходило мимо меня; время уходило, как песок сквозьпальцы, мне оставалось лишь терпеливо ждать собственного конца.

После сошедшей на нет стажировки я устроилась в видеопрокат,Нимотси откуда-то приволок видеомагнитофон – и жизнь наша как-то упорядочилась.

Я приносила с работы кассеты, и целыми ночами мы с Нимотсисмотрели все подряд, иногда устраивая склоку из-за фильмов: я просто обожаламелодрамы, но с обязательным счастливым концом, Нимотси же тихо млел отбоевиков и фильмов ужасов.

Он вдруг возненавидел серьезный кинематограф, большиережиссерские имена вызывали в нем приступы глухой ярости – в такие минуты яжалела его, маленького, талантливого человека, не справившегося со своейсудьбой.

Один раз кто-то из далекого киношного мира вспомнил о нем, оего фильме, получившем когда-то Гран-При – нам даже позвонили, но Нимотсиоткровенно выматерился в трубку под надсадный рев жаждущей ласки кошки Сони.

Больше звонков не было.

Пора увлечения Жапризо прошла – теперь наша комната былазавалена дешевыми детективами в глянцевых обложках. Нимотси беззастенчиво ихкрал на развалах и в ближайшем букинистическом. Плохая литература и плохое киноутешали Нимотси. Я же ничем его утешить не могла, кроме постоянной навязчивойигры в фильмы – теперь мы постоянно разговаривали фразами из попсовогоамериканского кино, ловя друг друга на неточностях, – в этой игре я всегдауступала Нимотси.

А потом он вдруг исчез – не сказав ни слова, я просто ненашла его на продавленном диване. И это в тот самый момент, когда в наш прокатзабросили “Водный мир” с Кевином Костнером – фильм, который Нимотси давно ибезнадежно собирался посмотреть.

…Нимотси появился спустя две недели, среди ночи, – с двумябутылками мартини и целым пакетом бестолковой дорогой еды. На Нимотси былодорогое новое пальто и пижонское кашне. Только ботинки были старые, но всетакие же сногсшибательные.

Нимотси плюхнулся в них на диван – на покрывало сразу женатекли грязные лужи, – закинул руки за голову и с пафосом произнес:

– Ну, целуй, меня. Мышь, раба Божья! Появился свет вконце тоннеля!

– Я пока не вижу.

– Нет, ты не просто Мышь, ты слепая летучая Мышь! Яполучил предложение!