Агент на передовой - Джон Ле Карре Страница 3

Напоследок я оставил величественную, умудрённую опытом особу, учившую меня славной родной речи, мою воспитательницу, а точнее даже гувернантку мадам Галину, по слухам графиню откуда-то с Волги, потерявшую всё своё состояние, с претензиями на романовскую кровь. Как её занесло в наш беспокойный дом, ума не приложу, могу лишь догадываться, что она была брошенной любовницей моего двоюродного деда по матери, который бежал из тогдашнего Ленинграда, сколотил новое состояние на торговле предметами искусства и окружал себя красивыми женщинами.

Мадам Галина появилась в нашем доме ровно в пятьдесят лет — такая дородная, но с кошачьей улыбочкой. Она носила длинные платья из шуршащего чёрного шёлка и шляпки собственного изготовления, а жила в двух комнатках на чердаке, где хранила всё своё имущество: граммофон, иконы, чёрный как смоль рисунок Богоматери работы, как она утверждала, самого Леонардо да Винчи, бесчисленные коробки со старыми письмами и фотографиями предков — графов и графинь в окружении собак и слуг на заснеженных просторах.

Приставленная ко мне мадам Галина знала несколько языков, и это была её страсть. Не успел я освоить азы английского правописания, как на меня обрушилась кириллица. На ночь она мне читала вариации одной сказки на разных языках. На парижских собраниях потомков русской знати и эмигрантов из Советского Союза, число которых таяло на глазах, я выступал как её мальчик-полиглот, живой пример для подражания. Считается, что я говорю по-русски с французскими интонациями, по-французски с русскими, а по-немецки с теми и другими, причём не очень хорошо. Что до английского, то он, как ни крути, достался мне от отца. Кто-то в нём даже слышит шотландские каденции… спасибо хоть не пьяный рык, характерный для покойного батюшки.

Когда мне пошёл двенадцатый год, его подкосили онкология и меланхолия, и я помогал мадам Галине ухаживать за ним, в то время как мать закрутила роман с богатеньким ухажёром, бельгийским торговцем оружием, который мне сразу не понравился. После смерти отца образовался нескладный треугольник, в котором меня посчитали третьим лишним и отправили на его родину: сначала на каникулы к строгой тётушке, а с возобновлением занятий — в спартанскую школу-интернат в Северной Шотландии. Несмотря на отчаянные усилия преподавателей сделать меня отстающим по всем предметам, я сумел поступить в университет в индустриальном районе Центральной Англии, где совершил первые неуклюжие шаги в общении с женским полом и нацарапал незатейливую дипломную работу по славистике.

А последние двадцать пять лет я являюсь действующим членом британской разведслужбы — проще говоря, Конторы.

* * *

По сей день моя вербовка под тайные знамёна кажется мне предопределённой, поскольку не помню, чтобы я рассматривал какие-то другие варианты или мечтал ещё о чём-то, ну разве что о бадминтоне или покорении Кернгормских вершин. Когда мой университетский преподаватель осторожно поинтересовался за бокалом тёплого белого вина, не рассматриваю ли я возможность сделать что-то «по-тихому для своей страны», моё сердце радостно забилось, и сразу вспомнилась тёмная квартира на бульваре Сен-Жермен, где мы с мадам Галиной каждое воскресенье навещали моего отца до самой его смерти. Именно там я впервые возбудился от антибольшевистских конспиративных разговоров моих троюродных братьев, дядьёв и двоюродных бабушек, которые с горящими глазами шёпотом шёпотом обсуждали новости из отечества, где мало кто из них вообще бывал… а в какой-то момент, вспомнив о моём присутствии, они призывали меня поклясться, что я никому не выдам эти секреты, даже если их смысл мне непонятен. Там же зародился мой живой интерес к кровному родственничку, русскому Медведю — огромному, многоликому и непостижимому.

В почтовом ящике я нахожу вежливое письмо, приглашающее меня посетить здание с портиком неподалёку от Букингемского дворца. Адмирал королевского флота в отставке, сидящий за столом сродни орудийной башне, спрашивает меня, каким спортивным играм я отдаю предпочтение. Бадминтону, отвечаю, на что следует живая реакция.

— А вы знаете, что я играл в бадминтон с вашим уважаемым отцом в Сингапуре и он разбил меня в пух и прах?

— Нет, сэр, — признаюсь, — не знал. — А сам думаю, не следует ли мне за него извиниться. Кажется, мы поговорили о чём-то ещё.

— А где бедняга похоронен? — спрашивает он, когда я уже собираюсь уйти.

— В Париже, сэр.

— Вот как. Желаю удачи.

Мне приказано появиться на железнодорожной станции «Бодмин-Парквей» с журналом «Спектейтор» недельной давности в руке. Убедившись, что все нераспроданные экземпляры были возвращены оптовику, я прихватываю номер из местной библиотеки. Мужчина в зелёной фетровой шляпе спрашивает меня, когда отходит ближайший поезд в Камборн. Я отвечаю, что не могу ему ничем помочь, так как еду в Дидкот. И следую за ним на расстоянии до парковки, где нас уже поджидает белый фургон. После трёх дней жёстких допросов и чопорных ужинов, где проверялись моя общительность и алкогольная стойкость, я должен предстать перед большим синклитом.

— Итак, Нат, — начинает седая дама, сидящая в центре стола. — Мы вас обо всём подробно расспросили, а у вас к нам есть какие-нибудь вопросы?

— Вообще-то да, — отвечаю я, перед этим для вида хорошо подумав. — Вы спрашивали, можете ли вы рассчитывать на мою лояльность. А я могу рассчитывать на вашу?

Она улыбается, а следом за ней и остальные — с лёгкой грустью раздвинутые уголки рта… своего рода одобрительный сигнал, который позволяет себе Контора.

Бойкий на язык даже под давлением. Хорошая внутренняя агрессия. Рекомендован.

* * *

В том же месяце, когда я прошёл базовый тренинг по овладению разными тайными искусствами, мне посчастливилось познакомиться с Прюденс, моей будущей женой. Наша первая встреча не выглядела многообещающей. После смерти отца из семейного шкафа вывалилась целая куча скелетов. Сводные братья и сёстры, о которых я раньше слыхом не слыхивал, заявили свои права на нашу собственность, уже четырнадцать лет оспариваемую в судах и начисто разворованную шотландскими попечителями. Тогда приятель мне порекомендовал лондонскую адвокатскую фирму. Пять минут послушав мои стенания, совладелец фирмы позвонил в колокольчик.

— Один из наших лучших молодых адвокатов, — заверил он меня.

Вскоре дверь открылась, и в комнату вошла женщина моего возраста. Она была в суровом чёрном брючном костюме, какие предпочитают дамы её профессии, учительских очках и чёрных армейских ботинках миниатюрного размера. Мы обменялись рукопожатием. Она на меня даже толком не взглянула. Под цокот тяжёлых ботинок я проследовал за ней в каморку. На двери с матированным стеклом красовалась табличка: «Мисс П. Стоунвей, бакалавр юридических наук».

Мы садимся друг против друга, она с суровым видом убирает за уши свои каштановые локоны и достаёт из выдвижного ящика жёлтый линованный блокнот.

— Ваша профессия?

— Состою на дипломатической службе её величества, — отвечаю я и почему-то краснею.

А дальше лучше всего помню её прямую спину, решительный подбородок и луч света, играющий на волосках у неё на щеке, пока я излагаю одну за другой грязные подробности нашей семейной саги.