Святыня - Деннис Лихэйн Страница 3

— Что именно? — осведомился я.

Он заморгал.

— Просто я вспомнил, как редко мы себе это позволяли. Проехаться вдвоем. Из-за моей всегдашней занятости совместные поездки превратились в нечто исключительное. Казалось бы, что может быть обыденнее — посидеть рядом в машине в течение двадцати минут, а нам это удавалось не больше пяти-шести раз в году.

— И что же произошло? — спросила Энджи.

Он откашлялся.

— На спуске с Тобин-бридж нас стала подрезать и теснить с дороги какая-то машина. Автомобильное пиратство — так это, кажется, называется. Автомобиль у меня был новый, незадолго перед тем купленный «ягуар-ХКЕ», и я не собирался дарить его шайке хулиганов, убежденных, что стоит только захотеть — и все будет как им заблагорассудится. Вот я и…

С минуту он смотрел в окно, словно вновь слыша скрежет металла и вой двигателей, снова вдыхая тот вечерний воздух.

— Машина моя грохнулась на бок, ударившись со стороны руля. Жена моя Инес кричала без умолку. Тогда я этого не знал, но ей сильно повредило позвоночник. Эти сволочи разозлились — ведь я испортил машину, которую они, вероятно, уже считали своей. Пока я боролся с беспамятством, они застрелили Инес. Они все стреляли в машину и стреляли, и три пули угодили в меня. Как ни странно, ни одна из них серьезно меня не ранила, хотя одной мне и размозжило челюсть. Трое этих бандитов немного повозились, пытаясь поджечь машину и не догадываясь проткнуть у нее бензобак. Потом им это надоело, и они отчалили. А я остался лежать с тремя пулями в теле и переломанными костями рядом с трупом жены.

Покинув кабинет в сопровождении Шатуна и Недотепы, мы неверной походкой направились в спортивный зал Тревора Стоуна, или же гостиную джентльмена, или уж не знаю, как и назвать помещение величиной с ангар реактивного самолета с вишневого дерева столом для игры в бильярд и снукер, с мишенью для «дартс» на подставке, а также с покерным столиком и имитацией зеленого газона вокруг лунки для гольфа. Вдоль восточной стены помещения тянулась стойка бара красного дерева с висящими над ней стаканами — количества их хватило бы целому полчищу гостей на месяц гулянки.

Тревор Стоун плеснул себе в стакан на два пальца эля и качнул бутылкой сначала в направлении моего стакана, а затем в направлении стакана Энджи — жест, на который мы оба ответили отказом.

— Мужчин этих, а строго говоря, совсем мальчишек, которые совершили это преступление, быстренько судили. Им дали пожизненное без права помилования, которое они не так давно начали отбывать в Норфолке, и поделом им, как я думаю. Мы с дочерью похоронили Инес, и все пошло своим чередом, если не считать нашего горя.

— Маленькое «но», — сказала Энджи.

— Извлекая пулю из моей челюсти, доктора обнаружили у меня признаки рака. В ходе дальнейших анализов выяснилось, что рак уже пошел по лимфатическим узлам. Сейчас они копаются в моем кишечнике — толстом и тонком. Вскоре, как я уверен, им уже и резать будет нечего.

— Какой срок они вам отвели? — спросил я.

— Шесть месяцев. Так они считают. А тело мое говорит мне, что осталось месяцев пять. Так или иначе, будущей осени мне уже не увидеть.

Крутанувшись на табурете, он опять устремил взгляд в окно на морской пейзаж и другой берег залива. Я посмотрел туда же, куда смотрел и он, и увидел скалистый фьорд. Фьорд разветвлялся, вдаваясь в сушу наподобие клешней омара, и, вглядываясь в даль, я заметил знакомый маяк. Дом Тревора Стоуна стоял посередине мыса Марблхед — утесистом выступе северного бостонского побережья, где дома были намного дешевле, чем в других здешних местах.

— Горе, — продолжал он, — штука прожорливая: все грызет и грызет, во сне и наяву, поддавайся ты ему или нет — безразлично. Точь-в-точь раковая опухоль. Однажды ты просыпаешься поутру и ощущаешь, что все твои прочие чувства — радости, зависти, жадности, даже любви — поглощены им. Остаешься только ты наедине со своей утратой — голый, уязвимый, открытый ему. И тут уж горе — полновластный хозяин.

Кубики льда в его стакане задребезжали, и он опустил на них взгляд.

— С этим можно бороться, — сказала Энджи.

Повернувшись к ней, он улыбнулся своим амебообразным ртом. Белые губы, перерезавшие обезображенную, с раздробленными костями челюсть, дрогнули, и улыбка тут же исчезла.

— Горе знакомо и вам, — мягко сказал он. — Знаю. Вы потеряли мужа. Пять месяцев прошло, не так ли?

— Бывшего мужа, — потупившись, уточнила Энджи. — Верно.

Я потянулся к ее руке, но она, покачав головой, положила руку на колени.

— Я читал все газетные репортажи, — продолжал он. — Даже в этой кошмарной «Уголовной правде». Вы вдвоем вступили в схватку со злом. И победили.

— Невольно, — сказал я и откашлялся. — Можете мне поверить.

— Возможно, — отозвался он, скрестив тяжелый взгляд своих зеленых глаз с моим. — Возможно, вы двое сделали это невольно. Но подумать только, сколько потенциальных жертв вы спасли от этих чудовищ.

— Мистер Стоун, — проговорила Энджи, — при всем моем к вам уважении должна просить не говорить с нами об этом.

— Почему же?

Она вздернула подбородок.

— Потому что вы ничегошеньки не знаете, вот и говорите глупости.

Легонько погладив набалдашник своей трости, он наклонился, другой рукой коснувшись колена:

— Вы правы. Простите меня.

И вдруг она улыбнулась ему улыбкой, какой я не видел на ее лице со дня смерти Фила, такой улыбки она с тех пор не дарила никому. Улыбнулась так, будто были они с Тревором Стоуном старыми друзьями, жившими где-то, куда не достигает ни свет, ни людская доброта.

* * *

— Я одинока, — за месяц до того сказала мне Энджи.

— Неправда.

Она лежала на пружинном матрасе с покрывалом, который мы разложили в моей гостиной. Собственная ее постель, как и вообще почти все ее вещи, оставалась у нее дома на Хоуис-стрит, потому что она все еще не решалась войти туда, где стрелял в нее Джерри Глинн и где истекал кровью на полу в кухне Эвандро Арухо.

— Неправда, ты не одинока, — повторил я, и руки мои обхватили Энджи, обняв ее со спины.

— Нет, я одинока. И никакие твои объятия, никакая твоя любовь не в силах этого теперь изменить.

* * *

— Мистер Стоун, — проговорила Энджи.

— Тревор.

— Мистер Стоун, — повторила она. — Я сочувствую вашему горю, от всей души сочувствую. Но вы нас похитили. Вы…

— Мое горе тут ни при чем, — сказал Стоун. — Нет, нет. Проблема вовсе не в этом.

— Так в чем же? — спросил я.

— В моей дочери Дезире.

Дезире.

Он произнес это имя благоговейно, как молитву.

* * *