Жду ответа - Дэн Хаон Страница 3

О музыке? О закатном пейзаже? О лице прекрасной девушки?

«Папа, — услышал он свой голос сквозь стучавшие зубы. — Пожалуйста, подумай, прошу тебя, пожалуйста…»

Он старался не думать о режущем инструменте в руке мужчины. Простой кусок проволоки, тонкой как бритва, с резиновыми ручками на обоих концах.

Не хочется думать, что отец ему в глаза не смотрит.

Не хочется думать, что запястье схвачено одним витком проволоки, что острая удушающая гаррота сжимается. Легко рассекает кожу и мышцы. Когда дойдет до кости, понадобится рывок, усилие, но сквозь кость она тоже прорежется.

Люси проснулась от страшного сна.

Приснилось, что она застряла в старой жизни, в классной комнате средней школы, и не может открыть глаза, даже зная, что гадкий мальчишка, сидящий позади, сует ей в волосы всякую дрянь — вытащенные из носа козявки, крошечные шарики жвачки, — не может очнуться, даже слыша, что кто-то стучит в классную дверь, за которой стоит секретарша с запиской, где сказано: «Люси Латтимор, зайди, пожалуйста, в кабинет директора. С родителями случилось несчастье…»

Ничего подобного. Она открыла глаза ранним июньским вечером, еще светило солнце, очнулась ото сна в алькове дома родителей Джорджа Орсона перед телевизором, на экране которого крутится старый черно-белый фильм с видеокассеты, найденной в стопке на полке допотопной тумбы.

«Почему бы вам не остаться здесь, отдохнуть, послушать звуки моря?» — говорит леди в фильме.

Слышно, как Джордж Орсон в кухне рубит что-то на разделочной доске — тот ритмичный назойливый стук вплелся в сон.

«Удивительно успокаивает… — говорит леди в фильме. — Прислушайтесь. Слушайте море…»

Люси не сразу осознала, что стук прекратился, подняла голову — в дверях стоит Джордж Орсон в красном кухонном фартуке, легко держа в опущенной руке серебряный нож для резки овощей.

— Люси! — позвал Джордж Орсон.

Она выпрямилась, постаралась перенастроиться, а Джордж Орсон склонил голову набок.

Симпатичный, думала она, привлекательный, одетый на интеллектуальный манер в рубашку с отложным воротником под свитером, что едва ли увидишь в Помпее, штат Огайо, с коротко стриженными темными волосами, аккуратной бородкой, с сочувственным и внимательным выражением лица. Идеальные зубы, ладное тело, втайне даже спортивное, хоть фактически он говорит, что ему «чуть за тридцать».

Глаза ошеломляющего зеленого морского цвета, до того необычного, что сначала она заподозрила контактные линзы с причудливой окраской.

Он сморгнул, будто прочел ее мысли насчет своих глаз.

— Люси! Как ты? Все в порядке?

Не совсем. Однако она встрепенулась, расправила спину и улыбнулась.

— Ты словно загипнотизированная, — сказал он.

— Все отлично, — сказала она, подняла руки, пригладила волосы.

Помолчала — Джордж Орсон смотрел на нее присущим ему ясновидящим взглядом.

— Все отлично, — повторила она.

Они с Джорджем Орсоном поживут в старом доме позади мотеля какое-то время — недолго, — пока не разберутся. Пока «изначальный угар» хоть чуть-чуть не пройдет, сказал он. Не угадать, когда он шутит, а когда серьезен. Часто иронизирует. Мастер подражания, имитирует разное произношение, сыплет цитатами из книг и фильмов.

«Представим себя скрывающимися беглецами», — сухо сказал он, когда они сидели в салоне или гостиной с причудливыми лампами и зачехленными креслами с гнутыми спинками, когда его рука медленно и утешительно поглаживала ее бедро. Она поставила диетическую колу на салфеточку на старом кофейном столике, и по банке сбежала капля конденсированной водички.

Непонятно, почему нельзя быть беглецами, скрывающимися в Монако, на Багамах, даже на Ривьера-Майя в Мексике.

Но…

— Потерпи, — сказал Джордж Орсон, посылая ей очередной особенный взгляд, средний между дразнящим и нежным, и, когда она отвела глаза, наклонил голову, чтобы в них заглянуть. — Поверь мне, — сказал он своим особенным, убедительным тоном.

Тогда ладно, придется признать, что могло быть и хуже. Можно было остаться в Помпее, штат Огайо.

Она поверила — вынуждена была поверить, — что они будут богатыми, чего ей безусловно хочется среди прочего. «Куча денег, — говорил Джордж Орсон, понизив голос и стреляя глазами по сторонам, как тайный заговорщик. — Скажем так: я сделал кое-какие… инвестиции», — выговаривал он это слово как пароль, известный им обоим.

Это было в день отъезда. Они ехали по 80-му межштатному шоссе к имению, унаследованному Джорджем Орсоном от матери. «Маяк», — сказал он. — Мотель «Маяк».

Ехали уже около часа, Джордж Орсон был в игривом настроении. Некогда он славился своей способностью поздороваться на сотне разных языков и теперь все старался припомнить.

— Здравствуйте, — говорил Джордж Орсон по-русски. — Ни-хао, — по-китайски.

— Бонжур, — вставила Люси, ненавидевшая обязательный двухгодичный курс французского, свою преподавательницу, любезную, но непреклонную мадам Фурнье, которая вновь и вновь повторяла непроизносимые гласные.

— Пяйвяа, — говорил Джордж Орсон. — Конисива. Керо хаал аахей.

— Хола, — вставила Люси бесстрастным тоном, сильно позабавив Джорджа Орсона.

— Знаешь, — весело сказал Джордж Орсон. — Если мы собираемся стать кругосветными путешественниками, необходимо осваивать новые языки. Ты же не хочешь быть американской туристкой, которая беспрекословно уверена, будто все говорят по-английски?

— Нет?

— Нет, иначе все тебя возненавидят. — Он улыбнулся привычной кривой и печальной улыбкой. Легонько положил ладонь ей на колено. — Станешь абсолютной космополиткой, — нежно сказал он.

Это всегда ей особенно нравилось. Обладая грандиозным словарным запасом, он с самого начала обращался с ней так, словно она понимает, о чем он говорит. Словно у них есть тайна, только между ними.

«Ты примечательная личность, Люси», — одно из первых, что он вообще ей сказал.

Они сидели после занятий в его кабинете, куда она неохотно пришла поговорить насчет контрольной на следующей неделе, но вопрос довольно быстро ушел в тень.

— Честно сказать, по-моему, тебе нечего волноваться, — сказал он и стал ждать. С той самой улыбкой, с теми зелеными глазами. — Ты здесь не такая, как все.

По ее мнению, правда. Но откуда он знает? Никто больше в школе так не считает. Хотя она лучше всех справилась с отборочным тестом, [3]хотя получила высший балл почти по каждому предмету, ни учителя, ни ученики не увидели в ней ничего «примечательного». Почти все преподаватели ее не любят, как и каждого амбициозного ученика, мечтающего покинуть Помпею, а одноклассники считают чокнутой, может быть, вообще ненормальной. Она даже не сознавала, что у нее вошло в привычку саркастически бормотать сквозь зубы, пока не выяснилось, что многие в школе подозревают у нее синдром Туретта. [4]Она не имела понятия, когда и откуда пошел такой слух, хотя грешила на досточтимую учительницу английского миссис Лавджой, которая так глупо интерпретировала литературу, что Люси с трудом сдерживала — или вовсе не трудилась сдерживать — презрительную усмешку.