Красная площадь - Эдуард Тополь Страница 3

И уже через пять минут, впечатывая гусеничные траки армейского вездехода в диковинный для Сочи снег, мы промчались сначала к сочинской тюрьме за «архаровцами» Светлова и арестованными, а затем – к дому отдыха «Актер» за вещичками Ниночки.

Тот же день, 6.35 – 9.05 утра

Дорогу от Сочи до Адлера я описывать не стану. В служебном рапорте, который Светлов представил своему МУРовскому начальству, было сказано скупо и точно:

«…Утром 22 января при содействии командования Северо-Кавказского военного округа арестованные были доставлены на военном бронетранспорте из Сочи в Адлер. В пути, в условиях полного оледенения горной дороги, особенно на участке Мацеста – Хоста – Кудеста, арестованные и сотрудники моей бригады самоотверженно и подчас с риском для жизни расчищали снежные заносы. Это позволило в кратчайший срок осуществить переброску арестованных из опасной для их содержания сочинской зоны в Адлер, к транспортному самолету, который также был получен благодаря помощи командующего Северо-Кавказским военным округом генерал-полковника Арсанова. Прошу от имени МВД СССР направить генералу Арсанову письмо с благодарностью за содействие, а при содержании арестованных в следственном изоляторе учесть их сотрудничество с моей оперативной группой…»

9.05 утра. Адлер

Аэровокзал в Адлере был забит пассажирами: люди уже три дня не могли вылететь с Черноморского побережья Кавказа из-за снегопадов и непогоды. Они спали на полу и подоконниках. Орали дети. Бесились от претензий осатаневших пассажиров служащие аэровокзала. В багажном отделении гнили ящики с «левыми» мандаринами и южными цветами, которые местные спекулянты спешили отвезти на север – в Москву, Ленинград и Мурманск, – чтобы за каждый мандарин и за каждую гвоздику сорвать там трояк. То есть – в этих ящиках практически гнили сейчас тысячи рублей, но из-за непогоды ни за какие взятки уже нельзя было вывезти товар к месту назначения. И отчаявшиеся спекулянты хмуро пили коньяк в ресторане аэровокзала – единственном в аэропорту месте, где за бутылку коньяка можно хоть пару часов посидеть на стуле…

А мы – бригада Светлова, арестованные и я с Ниночкой в сопровождении военного эскорта – спокойно прошли на второй этаж в пустую комнату для депутатов Верховного Совета, с удобными кожаными креслами, коврами, цветами и холодильником с нарзаном.

Сквозь оконные проемы было видно занесенное снегом летное поле. На единственной расчищенной армейскими бульдозерами взлетной полосе «ЯК-40» прогревал двигатели. Арестованные живо поняли, что их уже не выручат местные связи, что сейчас их погрузят в этот спецсамолет и увезут в Москву. И если раньше, на горной дороге, они трудились вовсе не из желания сотрудничать с милицией, а просто ради спасения жизни, поскольку на любом повороте висящей над морем дороги мы могли запросто свалиться в ледяные торосы неожиданно окоченевшего Черного моря, то здесь, в аэропорту, эти двенадцать богатырей левого бизнеса стали действительно заискивающе-услужливыми: первым подвалил к Светлову директор сочинского курортторга Ашот Симонян. (При его аресте Светлову понадобились весы – в различных тайниках сочинской дачи Симоняна муровцы нашли 36 килограммов золота в слитках.)

– Товарищ полковник, дарагой! – сказал он. – Разрешите еду взять на дорогу. Честный слово, кушать очень хочется.

Светлов разрешил. Симонян тут же снял телефонную трубку внутреннего коммутатора аэропорта, сказал телефонистке:

– Директора ресторана, срочно!… Рафик? Это Симонян. «ЯК-40» видишь за окном? Это меня везут, через несколько минут улетаю в Москву… Да… Не один, с очень важными людьми! ОЧЕНЬ важными, понимаешь? Девятнадцать человек и одна девушка. Очень важный девушка! Чтобы все было по классу «люкс», ты хорошо понял?

К телефону тут же подскочили остальные арестованные – позавидовали армянской смекалке Симоняна и теперь рвали у него из рук трубку. Второму она досталась начальнику сочинского городского ОБХСС майору милиции Морозову. Толстяк Морозов, распухший на многотысячных взятках, которые ежедневно сыпались на него со всех сторон богатого кубанского края, распорядился:

– Рафик, это майор Морозов. Свяжись с цитрусовым совхозом, скажи, чтобы пулей пять ящиков мандаринов привезли…

Я смотрел на этих деятелей. Не знаю, что ими двигало больше – желание подмазать нас со Светловым или эта последняя возможность насладиться своей властью. Еще вчера они были королями края и страны, зарабатывали бешеные деньги на подпольных махинациях, имели машины, дачи, яхты и девочек, и при этом на партийных конференциях по написанным помощниками бумажкам призывали трудящихся «не допускать разбазаривания государственных средств», «беречь народную копейку» и так далее… А теперь в одну ночь они стали подследственными, виновными в коррупции и крупных государственных хищениях, но как велика была в них эта привычка властвовать! – даже находясь под арестом, они чуть не дрались из-за этой телефонной трубки, чтобы в последний раз сказать партийно-королевским тоном: «Это Морозов говорит!»…

В эту минуту в сопровождении майора Аверьянова пришел начальник аэропорта.

– Метеосводка на маршруте плохая, всю дорогу снежные бури, поэтому я вызвал лучший экипаж, – сказал он. – Полетите или будете ждать прояснения трассы?

Я прикинул: если нет в газете сообщения о создании правительственной комиссии по захоронению, то, похоже, Мигуна похоронят быстренько и скромно, уж не сегодня ли? Черт подери, вместо того, чтобы наблюдать за светловскими арестованными и философствовать, нужно было давно позвонить в Москву и выяснить, когда похороны. Мне же труп надо осмотреть, галоша старая!

– Откуда я могу позвонить в Москву? – спросил я начальника аэропорта.

– Можно отсюда, – он отнял у арестованных телефонную трубку, щелкнул несколько раз по рычажку и сказал телефонистке:

– Валя, набери Москву. Какой номер, товарищ Шамраев?

Я назвал номер Союзной Прокуратуры, кабинет Каракоза, взял трубку и произнес сухо:

– Алло, Герман? Это Шамраев. Спасибо за веселую телеграмму. Я звоню из Адлера. Когда похороны?

– Сегодня, старик. В час тридцать вынос тела из клуба имени Дзержинского. Как там погода, в Адлере?

«Сука ты!» – чуть было не вырвалось у меня, но я сдержался, спросил холодно:

– А что – кроме меня некого было подсунуть в это дело?

– Старик, это не мы решали, честное слово, – довольно искренним тоном сказал Каракоз. – Тебя назначили.

– Кто?

– Не могу по телефону. Но… помнишь дело журналиста? Ты тогда крупно прославился…

Неужели Брежнев? Сам Брежнев хотел, чтоб мне поручили вести это дело? Значит, это не самоубийство, и Суслов тут ни при чем – к таким монархам партийной власти, как Суслов, следователя Шамраева никто бы не подпустил, и в первую очередь – Брежнев. Тут дело проще, аморалка какая-то у этого Мигуна, вот и все. Каракоз, конечно, подкалывал меня насчет «крупно прославился», но зато я все понял. Два с половиной года назад, за десять дней до венской встречи Брежнева с Картером, в Москве средь бела дня был похищен член брежневской пресс-группы молодой и талантливый журналист Вадим Белкин. Генеральный прокурор тогда поручил мне найти этого журналиста, и я (вмеcте со Светловым и другими помощниками) выяснил, что этого Белкина похитила мафия торговцев наркотиками, о которых Белкин собирался писать в своей газете. Мы, что называется, «сняли его с иглы» – эти бандиты кололи журналиста бешеными дозами аминазина. То было громкое дело. Брежнев, видимо, запомнил мою фамилию и теперь «лично назначил» меня выяснить причины смерти его родственника. «Становимся придворным следователем, товарищ Шамраев, – сказал я сам себе, – большую карьеру „могете“ сделать, невзирая на ваше полужидовское происхождение!…»