Расчет пулей - Фридрих Незнанский Страница 3

«Как это возможно?! Здесь?! Когда столько людей рядом?!» — мелькали обрывки нелепых мыслей. Кому-то она все-таки заехала коленкой. Услышала ругань. Затем последовал сильный удар, и она не смогла больше сопротивляться.

— Борец, начинай! — послышался хриплый голос.

— Не могу, видишь? Это вы готовы трахать все, что шевелится. А мне нужен настрой. Давай первым…

Тяжелое тело навалилось на нее. Марина вскрикнула. Стиснув зубы, закрыла глаза, призывая беспамятство…

— Вот! А теперь я!..

Отвалившись от Марины, Борец налил себе в стакан коньяку.

— Борец, я тоже хочу! — послышался новый голос.

— Валяй, — равнодушно разрешил тот.

— Ну девка! — восхитился первый голос. — Троих приняла — и хоть бы что. Может, по новой?

— Ишь ты! — прогудел Борец. — Давай ее в машину! Одна нога здесь, другая там.

Марина чувствовала, что встать нету сил. Между ног горело так, будто резали бритвой.

— Домой ее отвезите, — прогудел Борец. — И адрес узнайте. Хороша кобылка. Еще пригодится.

На свежем воздухе ее зашатало. Она беспомощно оглянулась, ища Влада.

— Увезли! Увезли его! — заботливо зашептал первый голос. — На «скорой». Но если пикнешь, тебе тоже не жить. Поняла?

Перед большим серым домом машина резко затормозила.

— Какая квартира? Говори, живо!

Марина назвала.

— Папаша где работает?

— Генерал милиции.

Последовала пауза.

— Ни хрена себе, — послышался голос первого. — Чего же раньше не сказала?

— Когда?

Сгорая от стыда, Марина прошла мимо дежурного, посмотревшего на нее с недоумением. Поднялась к себе на девятый этаж.

Через два часа к ресторану примчалась группа ОМОНа на двух машинах. Следом подъехала «Волга», из которой вышел потрясенный генерал Викулов.

Ресторан оцепили. Все подсобные помещения перевернули вверх дном. Но Борец со своими подельниками исчез. Директор ресторана и оркестранты, на глазах у которых все и произошло, твердили одно и то же:

— Не знаем… Не видели… Играем… Нас не касается. А что там, в зале…

— Когда началась драка?

— В половине восьмого.

— Почему так поздно вызвали милицию?

— Да милиция уже была. Какая-то баба по мобильнику позвонила.

— Она по мобильнику, а у вас под рукой десять телефонов, и вы не могли?

— Растерялись мои люди, — твердил директор.

— Чья была милиция?

— Я так разумею, что местное отделение. Приехали, осмотрели и ушли. Да тут уже никого и не было. Избитого парня бритоголовые уложили в целлофановый мешок — это чтобы, значит, салон не попортил — и в километре отсюда выбросили. «Скорая» подобрала.

— Вы откуда знаете, что в километре?

— Сказали…

— Ничего. Я знаю человека, который все раскопает и достанет главного мерзавца из-под земли.

Когда менты убрались, директор ресторана по мобильнику проинформировал Борца.

— Приезжали тут. С милицейским генералом во главе. Вы его дочку затрахали.

— Кто ж знал? — прогудел Борец.

— Сдалась тебе эта девка! — с досадой воскликнул директор, мысленно подсчитывая убытки. — Сколько баб не то что побегут, а приползут! И еще оближут всего. Только позови! А этот папаша тебя теперь достанет.

— Или я его, — послышалось в ответ.

Директор ресторана мгновенно умолк.

— Ну что молчишь?

— А то, что генерал грозился кого-то натравить на тебя. Говорит, этого мерзавца…

— Ну ты брось… Эти слова к себе примеряй. Фамилию называл?

— Да… Турецкого какого-то.

— Это тебе не «какого-то»! Это тип серьезный. Ну да ладно… Придется предупредить.

— Кого?

— Не твоего ума дело.

В трубке послышался отбой.

На телевидении всегда царит праздник. И этого ощущения не могут поколебать ни озабоченные лица сотрудников, ни всеобщая суматоха. Всякий раз, приезжая в Останкино, Борис Лукьянов испытывал праздничные ощущения, даже когда предстояла серьезная работа, которая требовала большой предварительной подготовки, нервов, сосредоточенности. Опытный тассовский журналист с двадцатилетним стажем, он прекрасно понимал, что и здесь, на телевидении, существует нервотрепка, нагоняи от начальства, ссоры, склоки, зависть, подсиживание или, лучше сказать, подсматривание, словом, как говорится, в каждом дому по кому. Но в ТАССе конфликты касались вполне определенных людей, известных ему, дружественных или, напротив, антипатичных, специфических ситуаций, о которых ему было доподлинно известно. Поэтому там за непрерывными заботами не чувствовалось праздника, а была вполне нормальная потогонная работа. Сиюминутное удовлетворение от прошедшей в печать заметки уравновешивало многочасовые, а иногда и многодневные хлопоты и писанину, которые забирали всю энергию и тут же забывались и переставали тяготить. Прожорливый телеграфный молох пожирал всю поступающую информацию, невзирая на количество, тут же выбрасывал в газеты телетайпные полосы и вновь требовал еще и еще. За этим стояли новые задания, знакомые люди со своими недостатками и прочей чепухой, страхи, обиды, удачи, везение.

На телевидении такой конкретики не было. Люди мелькали вокруг нарядные и, как Лукьянову казалось, улыбчивые. Потом эта улыбчивость выходила в эфир, приучая сидящего перед ящиком обывателя дорожить своим местом, здоровьем, спокойствием и отучая его думать, мечтать, к чему-то стремиться. Словом, как везде, во всем мире.

И однако, при всем понимании, являясь на телевидение, Лукьянов всякий раз бывал околдован этой фабрикой грез. Едва он ступал в вестибюль, ему начинало казаться, что должно произойти нечто значительное. И спешащие навстречу красивые женщины не пройдут просто так мимо, чтобы исчезнуть навсегда, но обязательно сыграют в его жизни какую-то важную, таинственную роль.

Скинув в раздевалке плащ и ощутив привычный радостный порыв, Лукьянов тут же вспомнил о задании, которое его привело сюда. Надо было сосредоточиться на предстоящем словесном поединке. Об этом вскоре напомнил и появившийся в вестибюле генерал милиции, будущий оппонент, с которым Лукьянову предстояло сразиться. Оба они должны были участвовать в известной передаче Савика Шустера «Свобода слова». Речь шла о борьбе с преступностью и отмене моратория на смертную казнь. На этот раз Лукьянову предстояло быть не безымянным корреспондентом ИТАР-ТАСС, а вполне конкретным человеком, выражающим свое личное мнение и мнение широкого круга людей.

Савик Шустер должен был представить его как известного журналиста. Несмотря на двадцатилетний стаж, Лукьянов серьезно волновался, потому что выступать от себя и высказывать публично собственное мнение он все еще не привык.